Вот она — другая, мало кому известная Верочка Гирник, о существовании которой даже я забываю, так редко приходится иметь с ней дело. В обычной жизни моя сестрица для мира — образец пушистой прелести, а для близких — нытик такой, что хочется убить. Но прикрутило, и нате вам: реакция, как у боксера! Апперкот судьбы провалился. Считается, что из нас двоих я сильнейшая. А так — не умею. Завидую. Конечно, Вера храбрится, ей труднее, чем она хочет показать. Но в общем, слава Богу, обошлось.
“Только не слишком ли жестокую епитимью ты на меня накладываешь? Помилосердствуй! Может, там вокруг тебя и увиваются античные боги (боюсь, что мундир их очень портит), но здесь-то, вспомни… Неужто выбор между Пашей и Гошей более не терпит отсрочки? Или ты требуешь, чтобы я переспала с Пришельцем?”
9. Три прожектора
Когда ты, пусть и пришибленная из-за угла пыльным мешком Рока, все же молода, свободна, вроде бы не ханжа и твою твердыню осаждают трое довольно усердных претендентов, это по меньшей мере весело, не правда ли? Должно быть весело, даже если в отличие от младшей сестры ты далека от девчоночьей иллюзии, будто интрижка — лучшее лекарство от всех печалей. Впрочем, может, в этом заблуждении и есть смысл: снадобье, в которое больной верит, иногда помогает независимо от своего химического состава. Но я-то, во-первых, не верю, а к тому же…
Двое из них — Гоша, бывший университетский однокорытник, ныне же волею судеб снабженец в какой-то конторе, и безработный актер Паша — милы, если не считать неудобной привычки, звоня по телефону, объявлять: “Привет, это я!”, вынуждая собеседницу или бестактно осведомиться, кто говорит, или долго ласково толковать неведомо с кем. Но есть еще Пришелец, и он зловещ. Под этим именем в нашей с Верой переписке фигурирует некто Лев Николаевич Постов, субъект лет пятидесяти с гаком, смахивающий на статую Командора. В отличие от своих конкурентов этот по телефону всегда представляется, чего мог бы не делать: его барственный, с по-мхатовски отчетливой дикцией и выработанными модуляциями голос ни с чьим не спутаешь. Коллеги по работе не скрывают зависти:
— Шура, тут без вас опять Толстой звонил! Какой интересный мужчина!
Однажды заявившись к Тамаре, Лев Николаевич остановил свой тяжелый ледяной взор на мне, о чем я бы, впрочем, не догадалась, если бы на следующий день Алина, которая его и привела, представив как друга своего отчима, не уведомила меня о негаданном успехе.
— Он просил у меня твой телефон, но с условием, что ты дашь на это разрешение. Лев Николаевич человек воспитанный. Доктор наук! Правда, его из института выставили, он теперь на пенсии по инвалидности. Загнали в психушку, признали невменяемым, хотя, по-моему, он всех нас нормальнее. И отчим так думает!
— Но почему? Что случилось? — во мне тотчас взыграло то непременное сочувствие к ближнему, пострадавшему от властей, которое возбуждал в те годы — не всегда кстати — любой пациент этого заведения.
— О, это так интересно! Он увлекся проблемой пришельцев. И убежден, что они существуют, посещают Землю регулярно, издавна, их много, американцы прекрасно осведомлены об их присутствии и, по-видимому, уже тайно вступили в контакт — от общества все скрыто, но у людей осведомленных есть данные, подтверждающие это! Если вы подружитесь, пусть сам тебе расскажет: у него гора литературы про всякие тарелки, явления гуманоидов, свидетельства очевидцев, картотеки какие-то… Но главное, знаешь, Саша, если ты ищешь работу, лучшего рекомендателя не найти. У Постова невероятные связи! Вот кто, если захочет, сможет тебе помочь! Так дать ему телефон?
— Дай.
Посмотрим правде в глаза: в первый и, на что теперь уже есть все основания надеяться, последний раз в жизни я решилась использовать женское обаяние в корыстных целях. С некоторых пор поиски работы стали моей навязчивой идеей. Я хотела сделаться сторожихой, лифтершей, дворничихой — кем угодно, лишь бы не отсиживать по восемь часов ежедневно в закрытом департаменте в качестве редактора ведомственного сборника “Проектирование”. Такая дань кесарю еще была возможной, когда в оставшееся, пусть малое, время я воображала себя счастливей всех обитателей Олимпа, не говоря уж о бедных смертных. При этаком богатстве не скупятся. Но почти без остатка проводить на конторском стуле и без того тяжко контуженную жизнь значило бы вконец загубить ее.