Я все же пытаюсь ее спасти. Первый опыт — заняться литературной критикой — как будто удается. Мои статьишки и рецензюшки в двух пока что освоенных журналах идут без проблем. Что писанина может стать основным источником пропитания, мне в голову не приходит. Но главное — это гимнастика для ума, а то ведь умишко, того гляди, вконец затупится от жевания несъедобных материалов “Проектирования”. Да и посиделки в странноприимном доме способствуют разглаживанию извилин не меньше, чем заживлению сердечных ран. Надо что-то менять. Пока не поздно!
Подходящего места не находилось. Как заколодило. С безнадеги чуть не нанялась художником в какой-то институт — авантюра в духе товарища Бендера, однако я была уверена, что лопну, но освою шрифты, сумею с грехом пополам малевать лозунги и новогодних зайчиков, лишь бы отстоять свое погибающее время. Ан нет: и тут меня опередил какой-то москвич, не связанный с электричкой, да и шрифтами, чего доброго, взаправду владеющий.
“Нужна протекция!” — твердят мне. У меня нет протекции. Я расспрашиваю уже чуть ли не всех встречных и поперечных. Объясняю: готова на минимальную зарплату, на любую работу, только бы время, свободное время, в нем все дело…
Говорю светски, улыбаясь, силюсь быть ненавязчивой, а все же в этом повторении одного и того же чудится что-то вроде монотонного нытья поездных нищих:
— Помогите, люди добрые, вышел из больницы, деньги украли, жена с жилплощади выписала, подайте, Христа ради…
А тут — Лев Николаевич, который может все, да к тому же занят такой сомнительной (как вообще возможно этим заниматься?), но любопытной штукой как летающие тарелки. Он хочет общения. Почему бы нет? Моя подлость в том, что я знаю заранее: ничего ему не обломится. Его надежды напрасны. Я злоупотребляю ими. А ведь имею дело с пожилым человеком. Но мне не стыдно. Не жаль Пришельца. Это субъект, пожалеть которого сумел бы разве что Господь Бог, знающий, что вопреки видимости сотворил его не из холодного ноздреватого камня. Если, конечно, это не был опытный экземпляр гомо сапиенс, все-таки выполненный в граните…
Даже при попытках изысканной любовной лести Постова тянет на каменные ассоциации:
— У вас, Саша, великолепная скульптурная посадка головы. И профиль камеи. Нет-нет, не считайте мои слова пустыми комплиментами! В вас есть тонкость и сила, сочетание драгоценное, обычно эти достоинства даются людям порознь, потому так редка истинная порода…, — вещает Пришелец до того размеренно, что кажется, будто он зачитывает все это вранье с листа бумаги, подвешенного в воздухе у меня за спиной. На самом ли деле у Льва Николаевича такое оригинальное представление о скульптурах и камеях, судить не берусь, но что он вовсе мной не пленен, факт несомненный. Влюблен Постов в себя, ровная тяжкая поступь собственных речей, похоже, доставляет ему упоение, близкое к эротическому. Меня же он выбрал и намерен постепенно, грамотно прибрать к рукам. Мы с ним квиты: у каждого насчет другого имеется план, каждый хладнокровно старается быть приятным.
— Если бы имел дело не с такой незаурядной женщиной как вы, Саша, я мог бы опасаться, что покажусь ей старым селадоном. Но вы, по-моему, выше предрассудков, подобно тому как последняя русская царица сумела презреть их, распознав в Распутине…
Что он несет?! Может быть, психиатры все-таки не ошиблись?
— В этом старце была чудовищная, сверхчеловеческая жизненная мощь. Вы, конечно, знаете, что отрава на него не подействовала? Именно поэтому! Подобную же силу я ощущаю в себе. Я даже уверен, что если бы принял мышьяк…
Бредит или все же хитрит?
Впрочем, почему бы одновременно не делать и то, и другое?
Что до его увлечения тарелками, здесь скорее всего блеф. На вопросы об этом якобы всецело поглотившем его предмете Постов отвечает расхожими банальностями, а машинописную статью, которую он с чрезвычайно значительным видом дал мне прочесть, я узнала: этот скрытый от профанов сенсационный материал еще в начале шестидесятых был опубликован в альманахе “Мир приключений”.
Так чем же он все-таки занимается?
Мы сидим в парке под тентом. С Пришельцем я встречаюсь только в людных местах, а то как бы ему не взбрело разыграть вспышку безумной страсти. Пьем нечто лимонадное, но собеседник изображает легкое опьянение. Склонясь к моему уху, он проникновенно рокочет:
— Вы любите романсы? Знаете, какой самый бесподобный? Нет? Вот, послушайте.