— Ну-ну, приятель, — царственно обронил Паша, — не стоит так унижаться!
В это мгновение эфемерный — тем и был хорош — карточный домик пашиного успеха рухнул. Так бывает, когда певец петуха пустит: всего-то одного маленького петуха, и свершилось — ария испорчена. Пошловатой реплики хватило, чтобы сдуть романтический флер, которым этот ни за грош пропадающий лицедей облекал свою пустоту. Пашу губило самообслуживание. Ему бы сценариста, хоть наполовину такого же одаренного — он бы айсберг растопил, не то что меня!
Обошлось без объяснений: на реакцию аудитории Паша был профессионально чуток — мгновенно уловил смысл случившегося! А ведь я глазом не моргнула… Распрощались добрыми приятелями, так что когда пару дней спустя хихикающая Томка поведала мне об умилительных опасениях насчет измены, нужды прозревать уже не было. После этого я еще долго имела возможность наблюдать Пашу, который с тех пор повадился в странноприимный дом, выслушивать его жалобы, обсуждать кандидаток в невесты. Они, крайне разнообразные, от нарядных юных красоток до крепких, видавших виды трудовых баб, подобно мне, неизменно сбегали от этого ходячего миража как раз на том этапе, когда он всерьез задавался вопросом, смогут ли они составить его счастье. Не без причин не доверяя собственному вкусу, он в таких случаях завлекал новое приобретение в гости к Клест, а чуть дама за порог, с жаром требовал от присутствующих оценки.
— Тома, как тебе кажется, она меня любит? — освоившись, Паша чувствовал себя здесь уж не на подмостках, а за кулисами и становился прост, как правда. — По-моему, любит! Алла, и нечего так пожимать плечами! Ты заметила, как она на меня смотрела? Она красивая, правда, Шура? Это ведь совсем не то, что предыдущая, как ее, Лиза — я рад, что от нее отделался, ты, Тома, была совершенно права: она корова! Ужасно провинциальна!
— Павел, окстись! — Клест хваталась за голову. — Кого ты притащил? Это же младенец! Мамина кукла! Вроде той Ксаны, генеральской дочки, помнишь, весной?…
— Как ты можешь сравнивать? Ксана — там же была явная ошибка… И вообще! Почему ты всегда мне настроенье портишь? Я влюблен, и точка… Значит, ты считаешь, она не подходит? Ты уверена? Боже мой! Если бы вы знали, как мне хочется иметь свой дом, со шторами на окнах, с креслами… И торшер! Хочу торшер! Так ты говоришь, ничего не выйдет? Гм! Может, я все-таки зря Лизу упустил?
Кроме одинаковых голосов в телефонной трубке, у Паши и Гоши, снимавших где-то углы, была похожая склонность бездомных бедолаг к радостям очага. Но если Паша грезил о торшере, в уютном свете которого он, как ему казалось, будет сочинять книгу о мизансцене, универсальные принципы построения коей, открытые им, перевернут все представления о театре и позволят любому недотепе играть гениально, то мечтой Гоши были дети. Как можно больше, но на худой конец хоть бы одно дитя! Собственно, одно у него и так было, но жена ушла к другому и дочку забрала.
Об этой дочке Гоша был способен рассказывать без конца, хотя она по малолетству не могла снабжать его представительными сюжетами. Но даже безоблачная доверчивость, с какой крошка позволяла приходящему папе вытирать ей попу, наполняла Гошу блаженством и казалась достойной описания. На его месте я бы так не умилялась: попу девчонке пора было подтирать самой — ей шел пятый год, она уже к вящему отцовскому восторгу сочинила стишок про маргаритки: “Я их срывать не буду, они прекрасны так!”
От скептических замечаний я, однако, воздерживалась. До поры до времени похождения дивной малютки устраивали меня все же больше, чем идиотские препирательства о том, почему я не хочу, неужели я обременена комплексами, при моей-то красоте, или я из самолюбия считаю нужным помурыжить его подольше, но, право же, нет нужды, он и так от меня без ума, разве не видно, или, может быть, на свое несчастье он мне противен, “тогда скажи прямо, я выдержу, мы даже не поссоримся, ты еще не знаешь Георгия Тульского: я не ссорюсь с женщинами, все мои бывшие любовницы для меня дороги, я остался им другом”.
— Да не противен, — втолковывала я, и унылое чувство, будто в эти моменты мой собеседник временно становится дебилом, заставляло меня подыскивать слова попроще. — И вовсе я тебя не мурыжу. Мне нужно время, чтобы понять, чего я хочу, чего нет. Как только пойму, не сомневайся: ты об этом узнаешь без проволочек. Если тебя все это тяготит, ты вправе уйти, я тоже не обижусь. Но мне наши отношения пока нравятся. Как выразилась твоя любимая поэтесса, “они прекрасны так!”