А он меня?
Да нет, почему… Мне было приятно.
Смешно городить такой огород из того, что всего-навсего приятно или неприятно. Притворяться, будто мимолетное острое ощущение заслуживает стольких хлопот…
— Ты приедешь завтра?
— В лучшем случае во вторник, раньше не выйдет.
— Позвони тогда.
Раза три-четыре я еще звонила и, криво посмеиваясь над собой, пускалась в путь не столько ради пресловутого наслаждения, сколько для приличия. Можно ли бросить новоявленного любовника так сразу? Невеликодушно. Да и связь получалась необременительной, будь Гошина квартира поближе, можно было бы продолжать… Так и превращаются в толстокожих баб, которые “живут половой жизнью, потому как для здоровья полезно”.
Все кончилось скорее и резче, чем я рассчитывала. Причем именно на почве здоровья. На очередном амбулаторном обследовании мне объявили:
— У вас миома! Вам срочно нужно рожать! Если еще не поздно! Скоро вы вообще не сможете иметь детей.
Возвратясь домой, я предупредила своих, что сегодня хочу погулять с БП подольше. “БП” — аббревиатура от “бедный песик” — давно стала вторым, скрытым от мира именем нашего кротчайшего зверя. (“Смотри, как бы бедного песика кто-нибудь не обидел!”).
— Не забредай далеко! — привычно, без особой надежды просит мама. — Ты же знаешь, от Али толку…
Косой, из-под очков, взгляд отца насторожен. Уже заметил, что я не в своей тарелке? Ну, тут чудеса дедукции не требуются: при такой погоде на длительный променад отважится только тот, кому надо проветрить депрессию.
Предзимний лес был отменно нехорош. Середина декабря, но снега почти нет. Хмурая, темная, жесткая пора. Даже БП, неистощимый оптимист, не носится сломя голову, не прыгает через поваленные стволы. Видно, ему пришло время остепениться.
А мне?
Но я не хочу ребенка! Что я буду с ним делать? Что отвечу, когда спросит (а мой — спросит): “Неужели все это можно вынести? И зачем? Разве жить среди этого не стыдно?”
Мама тогда наклонилась, сорвала травинку:
— Смотри, какая чудесная! Все человеческое искусство не создаст ничего настолько прекрасного. Чтобы это видеть, уже стоит жить!
Здорово у нее получилось. Никогда не забуду. Но сама-то далеко не уверена, что колосок кукушкиных слезок может перевесить людские строения и монументы с их многотонным уродством, идиотизм общепринятого, тошнотворные рожи управдомов, генсеков, кадровиков и профоргов — все то наглое, требовательное, от чего не спрячешься… И любовь, Господи, любовь, низведенную до скотской либо хозяйственной надобности… Ну, давай-ка без этого пафоса, будь он неладен. Просто — нет гарантии, что хватит сил ужиться с реальностью и удачи, чтобы отыскать для этого мало-мальски приемлемый способ. Как тут кого-то воспитывать? И кому можно от рождения навязать в наследство этот тихий, но такой яростный, не знающий примирения бунт против чуть ли не всего сущего, кроме книг, зверей и деревьев?
“Что ты ее ваяешь? Тебе — нельзя! Такими, как ты, становятся вопреки всему, а не благодаря кому-то”… Это еще Скачков говорил, ему казалось, что я не должна воспитывать Веру. Но Вере я не опасна, всего лишь сестра…
Вырастить человечка попроще, сообразуясь со срединной нормой? Противно, да и к чему? Таких без меня наплодят.
И однако…
Нет, это так, вздор: кипит наш разум возмущенный. Бесит мысль, что теперь уже не я выбираю, обстоятельства решают за меня. Искушение сделать наперекор, рвануть наперерез… Да? Чтобы потом всю оставшуюся жизнь — не часть, нет, при нашей бедности именно всю! — посвятить выкармливанию, одеванию, лечению и обучению того, кого не знаю, кого еще нет, кто вполне может вырасти чужим?
О чем это я? Ребенка рожают не с ветра. Стало быть, от Гоши? Гоши, для которого родное дитя — кумир, забота о нем — высшая, святая радость?
Но с Гошей я не останусь. А случись младенец, тем более: домашних балованных идолов не выношу, от культов такого рода меня тошнит. Значит, еще одна безжалостная волчица отнимет у несчастного его заветное сокровище? Ухватит за бочок, утащит в свой неуютный колючий лесок от папы, который бы холил и нежил, три жизни, если б имел, все отдал за это, не жалея?
Такого я с ним не сделаю. Но как быть, если тем не менее…
Аборт? После того, что сегодня услышала, он также немыслим. Забеременеть сейчас значило бы получить от судьбы драгоценный ли дар или беспощадный вызов, но так или иначе, этим нельзя пренебречь… Выходит, я все еще готова принимать безмозглую случайность за нечто такое, с чем возможен диалог. Дурацкая наполеоновская бредятина, а вот ведь — неистребимая.