А почему именно эти сто лет? О, это очень личная тема. Мне всегда было трудно сформулировать, почему именно этот период английский истории так привлекает мое внимание и дорог сердцу и душе. Но так оно и есть, и я надеюсь, что он так же привлечет и вас. Я обожаю это сочетание экзотических отличий, смешанных с чем-то почти знакомым; можно проследить, как идеи, слова, модели поведения и привычки, которые на первый взгляд кажутся такими чуждыми, тихой сапой проникают в современный мир. Очень многое из образа жизни XXI века можно понять, разобравшись в этой эпохе. Наши нынешние бренды религии и нерелигиозности сформировались в то время. Тогда появились новые формы поклонения, новые символы веры и религиозные практики – тогда же развилось и почти инстинктивное недоверие к фундаментализму и слишком рьяным проявлениям духовности. Именно в те годы зародился секуляризм, а также квакеры и баптисты различных деноминаций.
О нашей форме демократии тоже впервые заговорили (причем далеко не всегда мирно) как раз в те времена. Идеи о праве голоса для всех мужчин (увы, не для женщин) высказали в 1640-х годах. Представительство и налогообложение как принципы тесно переплелись, и монархии пришлось сделать несколько больших шагов назад и поступиться властью. Последствия этой борьбы и споров для всего мира были очень далеко идущими и проявляются до сих пор.
Нельзя всерьез отрицать и влияние лингвистической эволюции, которая проявила себя на улицах, в театрах и на печатных страницах, лучась энергией и креативностью, и на волнах торговли и колонизации эта эволюция ушла очень далеко от британских берегов.
Все эти великие явления, помимо всего прочего, не были прерогативой лишь богатой элиты. Люди самого скромного происхождения находили способы быть услышанными и высказывали мнения о самых важных вопросах. Пожилая бедная вдова, находившаяся на самом дне социальной кучи, могла участвовать в самых глубоких духовных рассуждениях и находить службы и дебаты, которые ее наиболее устраивали. Те, кто предлагал самые радикальные политические идеи, чаще были выходцами из мастерских, чем из усадеб. Величайшие поэты и драматурги той эпохи тоже были людьми самого разного происхождения и часто имели довольно-таки сомнительное и неполное образование.
Несмотря на жесткую иерархию и крепко укоренившееся женоненавистничество, то была эпоха с удивительно большим пространством для маневра. В иерархии были зазоры, в которых смелые, целеустремленные и удачливые могли найти возможности для независимых мыслей и действий. В ту эпоху было более чем достаточно потрясений, насилия и драматичных моментов. Медицина была ужасной, а болезни и эпидемии, с которыми приходилось иметь дело этим плохо подготовленным медикам, были чуть ли не самыми опасными и неприятными за всю историю. Угрозы вторжения оказались лишь прелюдией к болезненной гражданской войне, которая расколола страну, а более драматичных исторических моментов, чем обезглавливание короля, найти довольно трудно.
Все это хорошие аргументы в пользу выбора временно́го периода, но меня лично занимают еще и более мелкие темы – например, мотивация отдельных людей в этот критический момент истории. Я хочу знать, почему наши пращуры поступали именно так, а не иначе. Как все это совмещалось в их мировоззрении? Я хочу знать, что происходило в головах людей; хочу знать, что их беспокоило, как они понимали свой мир. Я очень обрадуюсь, узнав, что радовало их сердца, а что – раздражало и злило. Мною снова и снова движет желание понять человеческий опыт этой быстро развивавшейся культуры.