Налево, за третьим доком, стоял потрепанный временем советский траулер РТ-17. Прошло десять лет после окончания войны, но казалось, он только что напоролся на мину и через открытую рану в днище рыба сама заплыла в его трюмы и заблудившись в обломках шпангоутов, померла от безысходности. На мостике одиноко стояла фигура судового начальника погибших рыб и с тоской смотрела на город: городу было наплевать на него.
Судно пришло своим обычным маршрутом: из Мурманска через Норвегию и Данию сюда, в Голландию. Далее его путь лежал к берегам Великобритании, откуда в обратном порядке траулер вернется домой, еще раз пришвартовавшись в Амстердаме. Он привезет мне то, за что я уже заплатил.
У меня было не больше часа, чтобы зайти в портовый кабачок, переброситься парой сальных анекдотов с барменом, подсесть к Морячку и «случайно узнав», что он из России, заплатить за его выпивку в память о союзнических заблуждениях.
Морячок вот уже 5 лет, как ходил на этом судне по иностранным портам в качестве старшего помощника капитана «по политическим вопросам и ответам». Ему было позволено всегда и в обязательном порядке сходить на берег и общаться с моряками из других стран, рассказывая о том, что надо знать о жизни Советов. Я называл его «полупроводником», потому что он искренне врал, как Иван Сусанин, заводя слушателей в дебри советской пропаганды. Но была у него одна потрясающая черта: майор МГБ весьма неплохо разбирался в искусстве и брал за свою работу только ювелирными изделиями.
Высокий, худой и сутулый, с серым цветом лица, какой бывает у шахтеров и рабочих предприятий, имеющих дело со свинцом, он держался просто и незаносчиво. Со свинцом действительно был дружен — стрелял отменно: во время войны служил в расстрельной команде. Стрельба по недвижимым и мокрым от ужаса мишеням отточила его глаз и натренировала руку, ну и конечно, зарекомендовала с наилучшей стороны в его ведомстве, сотрудники которого его за эти достижения презирали, но боялись.
Я подсел: он поднял глаза и улыбнулся. Еще бы — зарплата приехала с доставкой на дом!
Как добрались, кэп? — спросил я. — Не всю еще рыбу перепугали своей посудиной?
Она еще походит, — он вытер пивную пену с губ.
Что у Вас происходит в Великой и Ужасной стране победившего социализма? Неужели после того, как Ваша всесильная и сверхсекретная контора размазала по стенке своего собственного начальника, ей ничего другого не оставалось, как предложить миру посмотреть на СССР влюбленными глазами? Это что — легкий перерыв на перекур или как? Газеты пишут странные для России слова: демократия, права человека... . И это после таких привычных и радостных слов: равенство и братство? Неужели шок оттого, что Берия оказался английским шпионом не прошел за два года? — я закурил.
Вы вот курите, мистер, а это очень вредно, — он откинулся на стуле и посмотрел на мою сигару. — Вреднее чем то, что пишут в газетах. Зачем Вы себе так вредите? Кстати, мне нужно купить хороший кофе. Посоветуете?
А вот как выйдете из бара, поверните направо и метров через пятьдесят увидите маленький магазинчик. Спросите Вейланда и скажите ему, что Дон просил продать Вам венского кофе. Вам нравится венский кофе, мрачный русский кэп?
Мне нравится хороший кофе, а венский он или африканский, я в этом не очень разбираюсь, — Морячок встал. — Что же до Вашего едкого замечания, то газеты на то и существуют, чтобы люди разбирали буковки и слова, не особенно разбираясь в смысле. И чем больше этих самых знакомых буковок и правильных слов, тем больше вероятности, что читатели не станут писателями. Это как в кроссворде: угадал — молодец, а не угадал — ну и черт с ним. Какая разница: был Берия, а стал Иванов или Петров. Буковки и там, и там одни и те же, а Вам кажется, что что-то изменилось. Если полковник вдруг стал генералом — это не значит, что он стал умнее — просто кому-то срочно надо стать полковником. Так что, поверьте: за эти два года ничего не изменилось, потому что решают не начальники — все решают кадры. А кадры, какими были, такими и остались. До свидания. — Он усмехнулся и пошел к выходу.
Удачи Вам, капитан, — я повернулся к стойке. — Симон, я заплачу за русского. Сколько он выпил?
На полтора гульдена. — Симон был верен себе: кто бы, что не заказал, все стоило полтора гульдена. Особенно если это был не самый удачный вечер в его баре.
Ты жадный, Симон. А жадность — это грех. — Я встал и, проходя мимо стойки, положил деньги в мокрое блюдце.