Какую же цель, по мнению Раскина, преследовало обучение человека рисованию? Сам он не видел никакого парадокса в том, чтобы не пытаться научить каждого рисовать академически правильно или подталкивать людей к тому, чтобы все поголовно стали художниками: «Человек рождается художником не в той же мере, в какой бегемот рождается бегемотом. Сделать человека художником нельзя. С таким же успехом можно пытаться сделать из бегемота жирафа». Он абсолютно не переживал по поводу того, что его ученики — жители Ист-Энда, — окончив курс основ рисования, никогда в жизни не создадут такого произведения искусства, которое будет удостоено чести висеть в картинной галерее. «Мои усилия нацелены вовсе не на то, чтобы сделать из плотника художника. Я хочу лишь, чтобы этот человек стал счастливее, продолжая оставаться плотником», — пояснял он, выступая перед Королевской комиссией по рисованию в 1857 году. О себе самом Раскин откровенно заявлял, что, к его величайшему сожалению, природа не создала его талантливым художником. О своих детских рисунках он не без иронии говорил: «Никогда в жизни не видел менее оригинальных и более бездарных детских рисунков, чем мои собственные. Никогда в жизни мне не удавалось толково нарисовать ни кошку, ни мышку, ни кораблик, ни дерево».
Ценность же рисования — когда им занимаются не наделенные талантом и особыми способностями люди — с точки зрения Раскина, состояла в том, чтобы научить человека видеть: не смотреть, а именно видеть и замечать самое важное. В процессе собственноручного воссоздания окружающего мира человек перестает быть пассивным созерцателем красоты и достигает ее глубокого понимания, следовательно, сохраняет в памяти гораздо более полные и живые воспоминания об увиденных красивых объектах. Один торговец, обучавшийся на курсах рисования в рабочем колледже, впоследствии поделился воспоминаниями о том, что сказал Раскин ему и его товарищам по учебе в конце учебного курса: «Джентльмены, я хочу, чтобы вы поняли: я не пытался научить вас рисовать. Мне было важно, чтобы вы научились видеть. Представьте себе, как два человека проходят через рынок Клэр, и один выходит оттуда, ничуть не изменившись и не став хотя бы чуточку мудрее и богаче. Другой же замечает веточку петрушки, свисающую через край корзины женщины, продающей масло. Этот человек уносит с собой и сохраняет в памяти бесчисленное множество подобных прекрасных зарисовок. Эти образы, исполненные красоты, делают его внутреннюю жизнь богаче и прекраснее. Вот я и хочу, чтобы вы научились замечать подобные детали, чтобы вы видели вокруг себя прекрасные образы».
Раскина поражало и огорчало, насколько редко люди обращают внимание на детали. Он искренне сокрушался по поводу слепоты современных ему туристов, в особенности тех, кто гордо сообщал друзьям и знакомым, что объехал всю Европу за неделю (речь шла об экскурсионных путешествиях по железной дороге; маршрут «Европа за неделю» впервые был предложен публике Томасом Куком в 1862 году): «Путешествие, совершенное со скоростью сто миль в час, ни в коем случае не сделает нас внутренне сильнее, счастливее или мудрее. В мире всегда есть и будет то, к чему нужно подходить медленно. Чем быстрее мы проносимся мимо таких мест, тем меньше видим, меньше запоминаем и меньше понимаем. Подлинную ценность имеет не скорость, а неспешное созерцание, осмысление и запоминание. Пуля не приносит счастья, сколь бы быстро она ни летела. Человек же — если он действительно хочет стать по-настоящему мудрым человеком — только обогатится, если будет перемещаться из одного интересного места в другое без лишней спешки. Человек ведь славен не тем, как быстро он оказывается в том или ином месте, а тем, что он — человек, человек по-настоящему мудрый и интересный».
Факт, что мы совершенно отвыкли обращать внимание на детали, на важные и, быть может, красивые мелочи, находит подтверждение в том, что мы практически не способны заставить себя остановиться и постоять, разглядывая тот или иной объект хотя бы столько времени, сколько потребовалось бы на то, чтобы сделать минимально точную зарисовку этого предмета, человека или пейзажа. Для того чтобы сделать набросок, например, дерева, потребуется минут десять сосредоточенного внимания. Мы же прекрасно понимаем, что даже самое красивое дерево вряд ли заставит нас задержаться и уделить ему больше минуты.
По мнению Раскина, непреодолимое желание путешествовать как можно дальше, передвигаясь при этом с возможно большей скоростью, было напрямую связано с психологически обусловленной невозможностью получать должное удовольствие, находясь сколько-нибудь продолжительное время в одном месте и тем более наслаждаться мелкими, но прекрасными деталями, такими, как, например, свисающая с края картины веточка петрушки. Находясь в состоянии постоянного внутреннего конфликта с индустрией туризма, Раскин в 1864 году пригласил на лекцию в Манчестере преуспевающих промышленников и обратился к ним со страстной речью: «Ваше представление о том, что такое удовольствие, ограничивается поездкой в железнодорожном вагоне. Ради чего, спрашивается, вы перекинули железнодорожный мост через Шаффенхаузенский водопад, зачем было прокладывать тоннель через скалы под Люцерной? Вы же просто уничтожили побережье Женевского озера, в особенности в районе Кларенс. В самой Англии не осталось ни единой тихой и спокойной долины, в которую бы то и дело не врывались ваши грохочущие адские машины. За границей нет ни единого города, не отмеченного печатью вашего присутствия — коростой и язвами новых отелей. Даже на Альпы вы смотрите как на ярмарочный аттракцион, как на скользкий столб, на который нужно забраться на потеху публике и затем скатиться по нему вниз, издавая так называемые восторженные крики!»
Тон этой речи нельзя не признать истеричным, но в то же время Раскину удалось довольно точно обрисовать и сформулировать возникшую проблему. С одной стороны, современные технологии позволяют добираться до красивых мест гораздо быстрее и легче, чем раньше. С другой — никакая технология не в состоянии упростить и облегчить процесс познания красоты, научить человека ценить прекрасное и хранить красоту в памяти.
Что же тогда, спрашивается, плохого в фотоаппарате? Ничего, поначалу полагал Раскин. «Наряду с огромным количеством всякого рода механической отравы, выплеснутой на человечество девятнадцатым веком, на данный момент есть всего лишь одно действенное противоядие», — писал он об изобретении Луи Жака Манде в 1839 году. Приехав в Венецию в 1845 году, он сам неоднократно пользовался дагерротипом и был потрясен полученными результатами. Вот как писал об этом сам Раскин в письме отцу: «Дагерротипы, полученные при естественном освещении, — это потрясающе. Иметь у себя такое изображение — то же самое, что увезти с собой сам дворец. До последнего камня, до последнего пятнышка на стене. При этом, в отличие от живописного полотна, делая такой снимок, невозможно исказить пропорции».
Однако энтузиазма у Раскина заметно поубавилось, когда он обратил внимание на другую проблему, которую повлекло за собой массовое применение новой технологии множеством пользователей. Вместо того чтобы использовать фотографию как дополнение к активному, сознательному восприятию красоты, люди стали использовать это достижение техники и технологии как альтернативу осознанному процессу познания. Путешественники стали меньше обращать внимание на детали, на сами пейзажи и памятники, чем это было принято раньше. Многие просто уверовали в то, что наличие фотографического снимка автоматически гарантирует восприятие прекрасного места или предмета и практически вечное владение этой красотой.
Рассказывая о своей любви к рисованию (а он неизменно возвращался с прогулок и из путешествий с множеством набросков и зарисовок), Раскин как-то заметил, что склонность к этому занятию родилась в нем «не из желания произвести на кого-то впечатление, не для того, чтобы заработать хорошую репутацию, не ради других людей и не для собственного благополучия, а появилась как-то стихийно, как своего рода инстинкт, наподобие того, что требует от нас добывать себе пищу и воду». Поедание пищи, утоление жажды и рисование — все эти виды человеческой деятельности роднит то, что они связаны с потреблением желаемой субстанции и переносом чего-то нужного и полезного извне внутрь человека. Раскин рассказывал, что в детстве ему до того нравилось, как выглядит трава, что он порой испытывал необъяснимое желание съесть ее. Впрочем, мальчик быстро сообразил, что лучше не жевать траву, а попытаться ее зарисовать: «Я ложился на землю и рисовал травинки одну за другой, день за днем наблюдая за тем, как они растут. Постепенно облазив так фут за футом весь луг или поросший мхом берег реки, я вдруг осознавал, что обладаю(курсив мой. — А. Б.) ими в полной мере».