13 марта следователем было составлено новое обвинительное заключение, а 25 марта состоялось определение Моск. губсуда о предании обвиняемых суду.
Судебное заседание Моск. губсуда по этому делу состоялось 7—10 мая 1929 г. Однако, так как в процессе судоговорения по этому делу раскрылись новые обстоятельства, которые не были выяснены при производстве предварительного следствия и которые суд признал существенно важными для разрешения дела, — то судом в заседании 10 мая было постановлено — дело отложить, возвратив его к доследованию.
При этом суд мотивировал необходимость обращения дела к доследованию целым рядом соображений, вытекающих из оценки недостаточной полноты предварительного следствия, и между прочим указал на следующий дефект расследования.
«Антисемитские выходки, инкриминируемые обвиняемым, должны были, несомненно, иметь определенную целевую установку, а эта установка совершенно не выявлена. Это могло бы быть произведено хотя бы путем частичной проверки правильности действий жилтоварищества в распределении жилплощади между группами русских и иностранцев, в расследовании случаев спекуляции комнатами»…
На это определение суда поступил частный протест прокурора, который признавая неосновательным возвращение дела к доследованию для выяснения возможных злоупотреблений домоуправления, указывал, что «даже установление наличия отдельных злоупотреблений тех или других лиц не может освободить от уголовной ответственности обвиняемых, в случае установления с их стороны антисемитских выходок судом, рассматривающим дело».
По этому протесту УКО Моск. губ. суда отменило определение суда от 10 мая и передало дело для рассмотрения по существу в другом составе суда.
Только в судебном заседании 18–21 июня 1929 года это дело, наконец, разрешено судом по существу.
Моск. губ. суд в приговоре по этому делу признал доказанным, что обвиняемые Филатовы Степан Данилович и Виктор Степанович, Кочефанов, Лебедев и Плетневы совершили деяния, выразившиеся в том, что они занимались агитацией, направленной к возбуждению национальной вражды, учиняли дебоши и драки с криками: «бей жидов и коммунистов», а равно составляли подложные документы в партийные органы на коммунистов — иностранцев[5], что деяние это является общественно-опасным и подходит под признаки 1 ч. 597 и 2 ч. 74 ст. УК, и что совершение деяния, предусмотр. 1 ч. 142 ст. (причинение тяжкого повреждения Соболеву), представляется в отношении этих обвиняемых недоказанным, — и приговорил: Филатовых Степана и Виктора к лишению свободы на один год и 6 мес. каждого с зачетом предварительного заключения и с сокращением Виктору Филатову срока лишения свободы на одну треть, т. е. до одного года; Кочефанова и Плетневых к принудительным работам сроком на 1 год каждого, а Лебедева к принудительным работам сроком на 8 месяцев.
Крайне длительный процесс расследования и суда по этому делу и переходы от одной инстанции к другой, в порядке подследственности и подсудности, объясняются, как это нетрудно заключить из изложенного, главным образом тем, что в отдельных стадиях процесса по этому делу, как лицами, участвовавшими в предварительном расследовании, так и судьями, преуменьшалась степень социальной опасности подлежащих исследованию в данном деле преступных действий, — происходила таким обозом недооценка общественного значения исследуемых событий, в условиях современной советской действительности, — с точки зрения классовой, и политической. Этим объясняется не только неправильная с самого первого момента возбуждения уголовного дела квалификация преступных деяний по действующему материальному закону, но и все другие недочеты, которые были отмечены в процессуальной работе органов расследования.
Эти недочеты выразились прежде всего в том, что милиция, осведомленная о целом ряде вопиющих фактов, имевших место в домоуправлении дома № 37, даже после обнаружения в пределах этого домоуправления найденного в бессознательном состоянии раненого кирпичом в голову человека, не приступила своевременно к производству расследования по заявлению потерпевших, и не было совсем произведено на месте ни осмотра места преступления, ни опроса заинтересованных в деле лиц.
В связи с этими первичными процессуальными «промахами» — чтобы не назвать их служебной небрежностью, — стали последовательно и по инерции наслаиваться в деле и другие промахи: и штампованное определение нарсуда о том, что в данном деле нет наличия общественно-опасных действий, и следственный допрос в дальнейшем свидетелей, которые должны были подтверждать априорное заключение следователя (имевшего, конечно, в производстве уже такие дела и ранее), о том, что в сущности здесь ничего особенного нет и не было, а «если что и было, так объясняется невежеством и темнотой» (подразумевается, надо думать, невежество и темнота «помещика» Филатова и его сыновей, получивших высшее техническое образование?); и наконец все дальнейшие определения высших инстанций, имевших перед собой недоследованные и не освещенные с точки зрения советского уголовного права и социалистического правосознания сырые материалы расследования.