— Шараев, — заявляла жена Бембетова, — когда арестовал мужа, рассчитывал, что он будет расстрелян, а когда этого не случилось, он имел основание опасаться, что муж ее будет требовать возвращения конфискованного имущества и, вместе с тем, может изобличить связь Шараева с бандитами.
Таковы основные моменты настоящего дела, которые в самом начале следствия намечали перспективу расследования и должны были способствовать выяснению обстоятельств, которые могли осветить это загадочное убийство.
Следствие с самого начала торопливо пошло по пути обычного шаблона закрепления и проверки тех объективных данных, которые устанавливались объяснением самого Шараева. Проверка заявления жены убитого нашла лишь поверхностное выражение в некоторых актах следствия.
В конечном результате произведенного следствия Шараев был предан суду по обвинительному заключению следователя на основании косвенных улик, недостаточно убедительных по существу, а главное — не осветивших обстановку преступления и истинные мотивы его. Этими уликами, по обвинительному заключению, являются только два существенно важных обстоятельства: 1) в руке трупа оказался револьвер, которого у Бембетова никто не видал при отъезде из дома и который как бы искусственно был вложен в руку убитого Бембетова после убийства и 2) до некоторой степени подтвердилось при следствии участие Шараева в дележе имущества Бембетова после его ареста в 1920 году и нахождение после того у него двух верблюдов Бембетова, которых видели у Шараева двое свидетелей.
Чтобы дать оценку следственному материалу по этому делу с точки зрения его полноты, ясности и доказательности, мы считаем необходимым далее остановиться на целом ряде моментов, которые при расследовании не были проработаны.
Прежде всего, весьма существенным дефектом следствия явилось отсутствие в деле плана или чертежа местности, где совершено было убийство. Топографический чертеж с указанием взаимного расположения отдельных пунктов, которые упоминаются в деле, и расстояния этих пунктов друг от друга, — в данном случае мог облегчить проверку правдивости или несообразности показаний обвиняемого и свидетелей и внести ясность в те вопросы, которые приходилось разрешать суду. Этот дефект следственного производства сознавался и судом; на суде, как видно из протокола судебного заседания, пришлось свидетельскими показаниями устанавливать расстояние между отдельными пунктами и взаимное расположение их. И, несмотря на это, никакого представления об отдельных моментах, развертывавшихся в ночь на 27 июля в районе, где был убит Бембетов, нельзя было получить. А между тем, это было чрезвычайно важно, и вот почему.
Бембетов направлялся из Дунду-Хачинова хотона от Мучеряева на урочище Цохта к Шараеву. Последний же ехал к себе, возвращаясь с урочища Утаче от отца своего, Якова Шараева. И тот и другой должны были проезжать через Шин-Багут, лежащий на пути к месту жительства Шараева. От урочища Утаче до кибитки Шараева около 20 верст: от Дунду-Хачинова хотона до кибитки Шараева, судя но неточным, правда, показаниям свидетелей на суде, около 30 верст. Дороги из этих пунктов лежат до Шин-Багут, по-видимому, в различных направлениях и сходятся лишь где-то у Шин-Багут. Спрашивается, где же и мимо каких хотонов и кибиток проезжали Шараев и Бембетов, направляясь к одному и тому же месту, и в какое время, в какие часы, приблизительно, и где именно должен был каждый из них проезжать в вечер убийства?
На эти вопросы следствие не дает ответа, и эти вопросы следователь не мог себе задать, так как он не произвел топографического обследования местности.
Если же попытаться на основании отдельных приблизительных указаний, данных свидетелями при допросах на следствии и суде, изобразить на чертеже указанный район, то можно, примерно, дать такой набросок местности, где совершено убийство (см. чертеж).[4]
По показанию Шараева, Бембетов встретился ему после заката солнца на уроч. Заха-Теке (по-видимому, где-то недалеко от Шин-Багут, так как через полчаса, примерно, Бембетов уже вновь догнал его на бугре Малзан в 5–6 верстах от Шин-Багут и выстрелил в него сзади). Каким образом могло случиться, что Бембетов, ехавший на урочище Цохта к Шараеву, встретился ему ехавшим в обратном направлении, и затем, раскланявшись с Шараевым, проехал мимо, а через полчаса изменил путь и уже в темноте догнал вновь Шараева. Вот вопрос, который должен был поставить себе следователь, проверяя правдивость объяснения Шараева, если бы он имел протокол осмотра местности и хотя бы схематический чертеж района и дорог, ведущих в направлении к урочищу Цохта, с одной стороны, от Дунду-Хачинова хотона, с другой, — от урочища Утаче.
Показание Шараева, таким образом, вполне предопределяло план следственных действий, которые должны были быть направлены к выяснению вопроса о том, каким путем, какой дорогой ехал Бембетов от Мучеряева из Дунду-Хачинова хотона, сколько времени ему могло потребоваться, чтобы проехать до Малзанского бугра, т. е. до того места, где он найден убитым, какими пунктами и в какое время он проезжал и кто, наконец, на всем этом пути мог его видеть или встретить. Однако, ни дознанием, ни следствием не было произведено обследования пути Бембетова, не составлено чертежа указанного района и не выяснилось, мимо каких хотонов, кибиток и населенных пунктов должен был проезжать Бембетов и, таким образом, не было произведено необходимой для данного случая проверки, где и как провел время в пути Бембетов вечером 26 июля, когда уже он должен был находиться в районе Шин-Багут и урочища Цохта, а также не было сделано попытки разыскать лиц, которые, несомненно, должны были где-нибудь видеть Бембетова на этом пути после 3–4 часов дня и до 11 часов ночи.
А между тем несообразность показания Шараева о встрече его с Бембетовым и затем о нападении на него Бембетова давали следователю, кроме того, новый путь проверки и показания самого Шараева о времяпрепровождении его в день 26 июля. Шараев объяснил, что утром в этот день он выехал из дома, чтобы оповестить степные хотоны о готовящемся налете бандитов, о чем он будто бы узнал случайно от некоторых лиц.
Действительно ли был Шараев на уроч. Утаче, что он там делал, и в какие часы оттуда уехал, мимо каких стенных хотонов лежал путь Шараева и куда он заезжал на пути, — также осталось невыясненным, и органам милиции поручений о производстве дознания для выяснения всех указанных обстоятельств дано не было.
Между тем при допросе уполномоченным ГОГПУ на другой день после убийства Шараев назвал лиц, от которых он будто был получил сведения о готовящемся нападении банды Костина, а именно Анка Кичикова и Бакта Мочеряева, а далее, Шараев рассказывал о том, что, приехав к отцу в уроч. Утаче и желая предупредить о нападении банды, он вызвал к себе четырех членов совета; при этом Шараев в числе их назвал опять Анка Кичикова (того самого, от которого сам же Шараев будто бы получил сведения о банде Костина?). И тем не менее момент пребывания Шараева на уроч. Утаче у отца его, цель приезда к отцу и характер бесед с вызванными лицами, и с кем именно, — следствием совершенно не освещены.
Если только допустить, что Шараев мог знать о том, что Бембетов возвратился в Эркетеновский уезд и едет к нему, что он имеет намерение изобличить его преступную деятельность, может обнаружить у него собственный скот, которым незаконно завладел Шараев, что Бембетов может разоблачить его связь с бандитами (а такой осведомленности Шараева, как председателя райисполкома, имевшего связи и влияние в своем районе, нельзя исключить), то возникает возможное предположение, что поездка Шараева к отцу до приезда к нему Бембетова могла иметь какую-то другую цель, а потому обследование пребывания Шараева в урочище Утаче могло дать ключ к разрешению вопроса о мотивах убийства Бембетова при крайне загадочной обстановке, вблизи хотона Шараева в 1–1½ верстах от последнего.
4
Если этот набросок не являемся точным, неверно определяет взаимоотношение отдельных пунктов, — не наша вина, и это лишний раз подтверждает указанный дефект следствия.