Неясной мысль оставалась недолго. Через час упорных поисков она стала четкой и прочно засела в голове. Медальон попал к нему в руки не случайно. Это награда за терпеливый труд — Яффе дано средство связать воедино все нити изысканий и понять, в чем же тут дело. Большинство рисунков в письмах не имело с медальоном ничего общего, но многие детали — слишком часто для простого совпадения — напоминали образы на кресте. Встречалось не более двух изображений на одном почтовом листке, и почти все они — приблизительные наброски. Ведь никто из авторов не видел, подобно Яффе, полной картины. Каждый знал лишь свою часть головоломки, и его понимание этой части — выраженное в хокку, или в пошлом стишке, или в алхимической формуле — помогало уяснить систему символов медальона.
В самых многозначительных письмах часто повторялось слово «Синклит». Яффе натыкался на него несколько раз, но не обращал особого внимания. В этих посланиях было полно религиозных рассуждений, и он решил, что это тоже религиозный термин. Теперь он понял свою ошибку. Синклит — это некий культ или секта, и символ его Яффе держал у себя на ладони. Каким образом связаны Искусство и Синклит, было совершенно непонятно, но их связь подтверждала предположение о том, что есть только одна тайна и только один путь. Яффе знал: медальон, как карта, поможет найти путь от Синклита к Искусству.
Оставалась последняя насущная забота. Яффе передергивало при мысли, что о его тайне узнает свора сослуживцев во главе с Гомером. Вряд ли они смогли бы что-то понять — уж больно они тупы. Но Гомер достаточно подозрителен, чтобы немного приблизиться к разгадке, а для Яффе сама возможность того, что кто-то — в особенности этот тупой урод — коснется священной земли, казалась невыносимой. Предотвратить кошмар можно было единственным способом: действовать немедленно и уничтожить все улики, способные навести Гомера на верный след. Медальон, конечно, нужно сохранить: он дарован высшими силами, перед которыми Яффе однажды предстанет. Следует также оставить два-три десятка писем с наиболее полной информацией о Синклите. Остальные конверты (триста или что-то около) необходимо сжечь. Послания, оставшиеся в комнате мертвых писем, тоже должны отправиться в печь. Потребуется масса времени, но это придется сделать, и чем скорее, тем лучше. Он собрал ненужные письма, упаковал их и отправился обратно в отдел сортировки.
Рабочий день закончился, и пришлось проталкиваться сквозь поток уходивших со службы людей. Чтобы не столкнуться с Гомером, Яффе вошел через заднюю дверь; хотя он знал начальника достаточно хорошо и не сомневался, что тот не стал дожидаться пяти тридцати — наверняка уже сидит где-то, посасывает пиво.
Печка была старой развалиной, за которой приглядывал Миллер, тоже старая развалина. Яффе ни разу не обменялся с ним ни единым словом — Миллер был абсолютно глух. Яффе с трудом объяснил старику, что ему нужна печка на час-другой. Швырнув в огонь пачку листков, принесенную из дома, Яффе отправился в комнату мертвых писем.
Гомер не пошел пить пиво. Он ждал Яффе, сидя на его стуле под голой лампочкой, и перебирал сваленные на столе письма.
– В чем тут подстава? — спросил он, как только Яффе вошел в комнату.
Яффе понял, что прикидываться невинной овечкой бессмысленно. После долгих месяцев сидения над бумагами на лице его пролегли глубокие морщины знания. За простачка теперь не сойти. Да ему и не хотелось.
– Никакой подставы, — твердо сказал он. — Я не беру ничего, что могло бы вам пригодиться.
– Не тебе судить, говнюк! — Гомер швырнул просмотренные письма в общую кучу. — Я хочу знать, что ты тут делал. Кроме того, что дрочил.
Яффе закрыл дверь. Он вдруг почувствовал то, чего никогда раньше не замечал: в комнате ощущалась вибрация от печи, она волнами проходила сквозь стену. Здесь все подрагивало: мешки, конверты, слова на листках. И стул, на котором сидел Гомер. И нож — нож с коротким лезвием, лежавший на полу рядом со стулом, на котором сидел Гомер. Здание пришло в движение, словно задрожала земля. Как будто мир готов вот-вот взорваться.
Возможно, так и было. Почему нет? Не стоило притворяться, что ничего не изменилось. Он вступил на путь к своему трону. Яффе не знал, что это за трон и где он находится, но должен был быстро заставить замолчать другого претендента. Никто не найдет его. Никто не обвинит его, не осудит, не предаст смерти. Теперь он сам себе закон.
– Я должен объяснить, — начал он заискивающим тоном, — в чем, собственно, подстава.
– Да уж. — Губы Гомера изогнулись в усмешке. — Давай.