– Он не дал тебе меня провести, — сказал Яффе. — Он хочет, чтобы его использовали.
– Ммм…
– Где остальное? Ты ведь не истратил все вещество?
– Нет. — Флетчер теперь не мог обманывать. — Но я прошу тебя, не…
– Где? — Яффе вошел наконец в комнату. — Он у тебя?
Шагнув за порог, он кожей почувствовал легкое покалывание, словно оказался в туче невидимых мошек. Ощущение должно было его насторожить, но он слишком хотел получить нунций, чтобы обращать на это внимание. Он коснулся пальцами плеча Флетчера. От прикосновения образ ученого будто разлетелся на тысячи частиц — черных, белых и красных, и Яффе показалось, что он находится в облаке цветочной пыльцы.
В голове у Яффе зазвучал смех. Рэндольф понял: Флетчер радуется оттого, что ему удалось сбросить панцирь из затвердевшей, нараставшей с самого рождения пыли, постепенно затмившей малейшие проблески света. Когда пыль рассеялась, Флетчер сидел на стуле, как и прежде. Но теперь этот человек сиял.
– Слишком ярко? Извини.
Флетчер немного ослабил силу свечения.
– Я тоже хочу его, — сказал Яффе, — сейчас же.
Знаю, — ответил Флетчер. — Я чувствую твое вожделение. Ты грязен, Яффе, грязен. Ты опасен. Кажется, я даже не подозревал, насколько ты опасен. Я тебя вижу насквозь. Я могу прочитать твое прошлое…
Он ненадолго замолчал, потом издал долгий, полный боли стон.
– Ты убил человека.
– Он заслужил.
Он встал у тебя на пути. И еще вижу… Его звали Киссун, да? Он тоже мертв?
– Нет.
– Но тебе хотелось бы, чтобы было так? Я почувствовал твою ненависть.
– Да. Я убил бы его, если бы представилась такая возможность. — Яффе улыбнулся.
– Думаю, как и меня. У тебя же там нож в кармане? Или ты зашел просто так, в гости?
– Мне нужен нунций, — сказал Яффе. — Мне нужен он, а я нужен ему…
– Он изменяет сознание, Яффе. А может, и душу. Как ты не понимаешь! Нет ничего внешнего, что не возникло сначала внутри. Нет ничего реального, что не было прежде предметом мечтаний. Что касается меня… Я всегда считал свое тело лишь средством передвижения. Я никогда ничего не хотел — ну, разве что стать небом. Но ты, Яффе… ты! Твоя голова забита дерьмом. Подумай об этом. Подумай, что нунций с тобой сделает. Умоляю тебя…
Его мольба, проникавшая прямо в мозг, на миг заставила Яффе заколебаться и задуматься о себе, Флетчер поднялся с кресла.
– Умоляю, — повторил он. — Не дай ему себя использовать.
Флетчер хотел коснуться рукой плеча Яффе, но тот отпрянул и отступил назад, в лабораторию, где его взгляд тут же наткнулся на остатки разлившегося нунция и две колбы с бурлившей голубоватой жидкостью.
– Чудесно, — пробормотал Яффе, устремляясь к колбам.
Нунций радостно вскипел при его приближении, как собака, рвущаяся облизать лицо хозяину. Эта реакция мгновенно сделала ложью все страшилки Флетчера Он, Рэндольф Яффе, должен владеть чудесным веществом. А нунций — получить его, Яффе.
В голове еще звучали предостережения Флетчера:
– Вся твоя злоба, все страхи, все глупости — все это захлестнет тебя. Ты готов? Не думаю. Он откроет тебе слишком многое.
– Для меня не бывает «слишком», — возразил Яффе, отгоняя сомнения, и потянулся к ближайшей колбе.
Нунций не мог больше ждать. Колба взорвалась, и ее содержимое устремилось к живой плоти Рэндольфа. Знание и ужас нахлынули одновременно — при контакте нунций передал свое послание. Когда Яффе понял, что Флетчер прав, он уже был бессилен что-либо изменить.
Нунций не менял строения клеток. Если это и происходило, то лишь как побочный эффект. Он воспринимал тело человека исключительно в качестве сосуда. Он не тратил времени на улучшение гибкости суставов или изменение работы кишечника. Он был проповедником, а не косметологом. Его целью являлось сознание. Сознание использовало тело для своих нужд, даже если телу это шло во вред. Ведь именно сознание так страстно жаждало трансформации.
Яффе хотел позвать на помощь, однако нунций уже подчинил себе кору головного мозга и не позволил произнести ни слова Молиться было некому — нунций и был богом, который вырвался из бутылки и обрел плоть. Яффе не мог теперь даже умереть, хотя его тело сотрясалось так, будто вот-вот распадется на части. Нунций наложил запрет на все, кроме своего действа. Ужасного, совершенствующего действа.