Давно испытанным и благодарным приемом к тому, чтобы придать мысли яркость, служит оживление неодушевленных предметов. Золото – обольститель, перо – тихий заговорщик, рукопись – лжец или неумолимый обличитель и т. п. Молодой писец обвинялся в убийстве невесты. Он купил поломанный револьвер, отдал его в починку, сделал несколько пробных выстрелов; револьвер опять сломался, и ему пришлось еще раз отдавать его мастеру. Обвинитель сказал присяжным, что револьвер не хотел служить преступлению, убеждал подсудимого отказаться от убийства. Это было, вероятно, сознательное или бессознательное подражание словам Андреевского: "К сожалению, Зайцев не психолог; он не знал, что, купив после таких мыслей топор, он попадал в кабалу к этой глупой вещи, что топор с этой минуты станет живым, будет безмолвным подстрекателем, будет сам проситься под руку" *(55). В приведенных двух примерах видна разница истинного искусства и подражания. У художника вещь подстрекает безмолвно – это восхищает нас; у ремесленника вещь говорит, это оскорбляет здравый смысл и чувство изящного. Но бывает еще несравненно хуже. Нам приходится выслушивать такие примеры: "в руке у мужа оказался молоток и начал нещадно опускаться на голову покойной"; "нож, по всей вероятности, бессознательно появился в руке подсудимого"; защитник рассказывает, как вор "вошел в чулан и увидел самовар, который знал, что он нужен хозяину".
Другие риторические обороты
Как я уже сказал, мною приведены лишь немногие из разнообразных риторических оборотов, употребляемых в речи. Их трудно перечесть, и, отсылая читателя к Риторике Цицерона и Институциям Квинтилиана, я могу только заметить, что эти обороты так свойственны каждому из нас, что мы часто не замечаем их у себя и у других. При чтении Демосфена кажется, что он совсем не употребляет риторических фигур. Это кажется потому, что он пользуется ими искусно, то есть незаметно. Вот вступление Ше д'Эст Анжа по делу ла Ронсьера:
Когда нам говорят о великом преступлении, вроде того, которое разбирается здесь; (Gradatio *(185) великое преступление, дьявольское преступление, небывалое преступление; оскорбления, насилия, жестокости) когда нам кажется, что оно было направлено против целой семьи, заранее обдумано с какой-то дьявольской злобой (Concessio: оратор допускает возможность преступления, которое сейчас же должен отрицать), когда жертва его – слабая девушка, подвергшаяся небывалым оскорблениям, насилиям, жестокостям, каждый из нас, возмущенный, становится в сторону обиженных. И чем больше в нас благородных чувств (Similutudo *(186) : чем больше, тем легче), тем легче создается в нас предубеждение, тем более ослепляет нас негодование (Significario *(187) : оратор не говорит прямо, но внушает присяжным, что считает их людьми с возвышенными чувствами). Эти роковые предубеждения (Significatio: намек на возможность судебной ошибки), создающиеся в нас при рассказе о возмутительном преступлении и погубившие столько невинных людей, эти роковые предубеждения, окружающие ла Ронсьера, я сознаю, что не имею права осуждать их (Meiosis: признание своей собственной ошибки). Никто не поддавался им с большим увлечением, никто не высказывал их так громко, как я. Когда несчастный отец пришел ко мне, чтобы вверить мне защиту его сына, я позволил себе сказать ему слова, о которых теперь вспоминаю с горьким сожалением; я хотел бы надеяться, что он простил их мне.