Неоднократно он совершает побеги из ссылки и неизвестно чем бы всё это закончилось для него и как сложилась бы судьба израильского Маяковского, но за него вступилась вторая жена Максима Горького, председатель Ассоциации помощи политическим заключённым (действовала с 1920 по 1938 годы) Е. М. Пешкова, которая добилась освобождения Пэнна и помогла ему выехать в Палестину.
Пэнн уезжает немедленно после освобождения.
— Хотите, чтобы я был сионистом? Хорошо, я буду сионистом!
— Палестина? Пусть будет Палестина! — в сердцах заявляет он перед отъездом. В этих словах гнев, обида, разочарование. Но в них проявился и гордый, независимый нрав Поэта. Он не стал ни просить, ни требовать, ни оправдываться. Просто повернулся и уехал.
В Палестине ему приходится нелегко. Пэнн работает разнорабочим, трудится на апельсиновых плантациях, перебиваясь временными заработками во время сбора урожая цитрусовых. Свою жизнь и переживания на новом месте Пэнн выражает в стихах:
Солнце — ад раскалённый!
Мой клочок земли — кактус да песок.
Я открыто бросаю тебе:
Не могу!
Не могу этот стон очага,
Этот хамсин с разъярённой мордой,
Эту жизнь на острие шипа —
Звать Родиной. Отчизной!
Древнее бешенство даёт мне пламя своего голоса,
Но я не могу… Пока — не могу!
Таким было его первое впечатление от встречи с Палестиной. Но он не только выживает, но и активно участвует в строительстве новой жизни.
Пэнн поселился в Реховоте — в то время стремительно растущем сельскохозяйственном поселении в двадцати километрах от Тель-Авива и принимает активное участие в жизни местных поселенческих организаций, работает разнорабочим на стройке, сторожем, становится одним из первых инструкторов по боксу в спортивном обществе «А-Поэль» («Рабочий»).
Его восхищают энтузиазм поселенцев и их самоотверженные усилия по освоению бесплодных земель. Настроения Пэнна постепенно меняются и он нелегко, но принимает новую жизнь.
«Какая-никакая, ветхая, заброшенная, но всё же — Родина…», — пишет он в этот период своей жизни. Пэнн быстро осваивает новый язык. Его учителем иврита был знаменитый Х. Н. Бялик, который называл Пэнна «шабес гоем*** еврейской поэзии».
Талант Пэнна был замечен и на его новой Родине. Не только Бялик, но также Авраам Шленский — другой известный поэт и публицист принял деятельное участие в становлении Пэнна как поэта на новой Родине.
Авраам Шленский перевёл несколько ранних стихотворений Пэнна на иврит и всячески укреплял веру молодого поэта в собственные силы. Уже спустя два года после приезда в Палестину, Пэнн начал писать стихи на иврите.
Первое же его стихотворение на иврите «Новая родина», (1929 г.) стало своеобразным манифестом Пэнна, в котором он провозгласил цели своего творчества: служить сближению двух народов, двух культур — русской и ивритской.
НОВАЯ РОДИНА
Для новой Родины.
Для чуждых берегов,
Для нежных рощ, где зреют апельсины,
Как грешник, соблазнён,
Исторгнут из снегов.
Я брошен в жар пустынь, в ад шаркии, хамсина ****
Из крови тяжб она
Возникла, как виденье.
Упорная, чужая в знойной мгле!
Какое же сложу я песнопенье
Ей, надо мной склонённой лёгкой тенью,
Древней всех колыбельных на земле?
Люблю её,
Хотя она сурова,
Но дни мои влача среди тревог и мук,
Судьбу рожденья
Моего второго
Не вырву я из этих бедных рук.
Слепящий зной!
Ей в наготу худую
Лопаты и кирки врезаются, звеня.
И негодую я,
Но, видя высь седую,
Шепчу: «О, древняя, прости меня!»
Я не пришёл к тебе,
Неся и щит и знамя,
Но, возмущённый дикою враждою,
Тебя — от скал
До пальм с зелёными листами —
Жалея, звал я Родиной второй.
Всё вижу я тебя безмолвной, терпеливой,
В палатке бедуина (???), набут и шубрия *****
Библейской простотою
Своей неприхотливой
Средь кактусов — ежей в пустыне молчаливой
Влекут меня блуждать в пространстве бытия.
Встречая друга, подавать я буду
Худую руку,
Говорить: «Шалом!»,
Змий обольстил,
Принёс я в жертву Чудо,