— Ты же только что сказал, что не против моей работы, — произнесла Наташа, пытаясь не поддаваться обволакивающему туману слов. Неволин согласно кивнул.
— Это верно. Есть два пути…
Его слова перебил низкий протяжный вой. Один из мужчин с неправдоподобно огромным животом вдруг взмыл в воздух, отчаянно размахивая руками, и исчез в грязно-серой пустоте.
— Пока ты говоришь с ней, Художник, она забирает нас! — закричал пронзительный испуганный женский голос. — Нужно остановить ее! Как нам убить ее?! Давайте дотянемся до тех людей! Пусть они убьют ее!
— Невозможно, — сказал кто-то рядом.
— Так ты здесь главный? — Наташа на мгновение взглянула в лицо Неволину, а потом снова перевела взгляд на существ вокруг, и они ежились и отворачивались от этого взгляда. — А я-то, глупая, думала, что ты жертва! Ну конечно же! Ты никогда не был жертвой! Анна писала, что ты пытался нарисовать себя. И у тебя это получилось, да?! Ты вписал в картину себя, из-за этого все и случилось. А если теперь сюда попаду еще и я, то…
Она мотнула головой, не в силах закончить. Андрей Неволин издал раздраженное восклицание и шагнул назад, потом повелевающе махнул рукой кому-то, кого Наташа не могла видеть, и толпа расступилась, пропуская призванных.
— Не только я ждал тебя, — сказал художник с сочувственной улыбкой.
Люди один за другим выходили на освободившееся место и останавливались, упирая в нее тяжелые взгляды, уже потерявшие всякое сходство с человеческими. Лактионов. Невысокий бородатый человек, которого Наташа тысячу раз видела на фотографиях и считала своим отцом. Бледный призрак с бескровными губами… и увидев его, Наташа в ужасе отступила назад. Она могла ожидать, что здесь окажутся Игорь Иннокентьевич и Петр Чистов, хоть они и не погибли в авариях, а, можно сказать, умерли естественной смертью — на самом деле ведь она ничего не знает об их смерти. Но как сюда могло попасть это… это не могло быть Надей — она умерла в больнице, далеко отсюда. Неужели они смогли забрать ее часть?!.. Наташа закрыла глаза руками, не в силах смотреть на такое знакомое и в то же время такое чужое лицо, но
Смотри на них! Не смей не смотреть! тут же убрала руки.
— Натали, ты сегодня выглядишь просто шикарно, — произнес глухой растянутый голос, и Лактионов улыбнулся ей одной из своих насмешливо-обольстительных улыбок. — Ты помнишь, как нам было хорошо вместе? Как бы я хотел, чтобы это повторилось! Неужели ты убьешь меня?! Меня ведь уже убили из-за тебя, помнишь?! Ты хочешь, чтобы это повторилось?!
Я — не кусок мяса.
Это не Лактионов!
— Внученька, милая… Не нужно.
Это не человек! Это не Петр Чистов, не отец (дед)!
— Наташа.
Услышав Надин голос, она взвыла и вцепилась скрюченными пальцами себе в волосы.
Нади не может здесь быть!
Только не смотреть на нее!
— Перестань рисовать, Наташа. Пожалуйста. Ты убьешь нас. Всех убьешь. И меня. Ты хочешь убить меня еще раз?! Но я же извинилась, неужели ты никак не можешь простить меня?
— Я тебя не убивала! — закричала Наташа, отворачиваясь от бледного лица. — Не убивала!
— Ты не желала ничего замечать.
Посмотри на нее. Посмотри. Посмотри на них всех, иначе все кончится.
Наташа взглянула на Неволина, увидела на его лице торжество и поняла, что там, снаружи, работа над картиной сейчас будет прервана.
— Но ее не может быть здесь! — воскликнула она. — Ее нет здесь! Неужели ты думаешь, что меня так легко провести?! Я все равно сильнее!
Нади не может здесь быть!
Наташа повернулась и уставилась в искаженное страданием лицо призрака. Она смотрела внимательно и долго, и ее собственное лицо постепенно разглаживалось. А потом показала на Надю пальцем.
— Я вижу тебя, — сказала она с усмешкой. — Вижу.
Знакомые черты задрожали, словно поверхность воды под ветерком, расплылись, огрубели и превратились в мужские. Спрятавшееся под внешностью ее подруги существо страшно закричало, взмыло в воздух, точно кто-то с силой подбросил его снизу, и исчезло. В толпе раздался вопль ужаса.
— Твари! — сказала Наташа сквозь зубы. Знакомая торжествующая злость переполнила ее, погребая под собой все прочие переживания. Ее взгляд переметнулся на высокую полуобнаженную женщину, прекрасную и лицом и телом, но с длинными и извивающимися, словно змеи, пальцами рук. Женщина взвизгнула, заслонилась вскинутыми руками и бросилась в волнующуюся толпу, но Наташин взгляд преследовал ее, не отпуская, вбирая в себя, и вскоре женщина с громким криком унеслась ввысь, напрасно протягивая к оставшимся свои змеевидные пальцы.
— Вам некуда бежать! — засмеявшись, Наташа взглянула на Андрея Неволина, но тут же перевела взгляд на существо, стоявшее с ним рядом, — художника следовало оставить напоследок — он был другим, он был не просто келы — он был даром, которым обладал сам Неволин, и она запрет его последним, сделав замкСм. — Куда вам бежать. У вас же нет пространства, нет времени — время и пространство здесь — вы сами! Вы можете сталкивать машины, вы можете останавливать сердца — так остановите же меня! Ну?! Жалкие ничтожные твари! Вы же никто — вы лишь отходы после ампутации! Ну же! Ну!
Злость захлестнула ее целиком, и Наташа начала растворяться в ней, с торжеством приветствуя это. Все чаще и все громче звучали крики, и уже не по одному, а по несколько существ взмывало в грязно-серую пустоту и исчезало, и с каждым разом она чувствовала себя все выше и все могущественнее. А потом она услышала смех.
— Дитя мое, ты еще так молода! — Андрей Неволин стоял прямо напротив нее и смотрел с усмешкой. — Так молода! Ну, что же ты? Продолжай, прошу тебя. Смотри на меня.
Но Наташа отвернулась, пытаясь прийти в себя и разобраться в охватившей ее тревоге. Что-то произошло. Пока она там рисовала, а здесь смотрела, что-то произошло.
Что-то произошло со мной? С картиной?
Она напряглась, и блеклый свет вокруг дороги сгустился, слегка потемнел, и вдруг сквозь него, как в густом тумане, проступили смутные очертания больших развесистых деревьев. За криками и проклятиями существ Дороги тонким комариным писком послышался разговор:
— …тому курсанту мускулатуру ставил, а так был доходяга первый…
— … глянь, стьюденты чешут…какие дойки вон у…
— … их в…
Туман начал истончаться, редеть, звуки голосов росли, по дороге пополз привычный асфальтовый цвет, зазмеились трещины, появились свежие ямы вскрытого полотна, и вокруг платанов протянулись знакомые веревки с красными тряпочками. Наташа увидела кучку людей, стоявших в десятке метров от дороги, возившуюся неподалеку ребятню и двух женщин, увидела Славу, который сидел на траве и курил, отрешенно глядя перед собой, увидела молодежную компанию, которая молчаливо шла по тротуару в его сторону, и увидела… саму себя — почти все закрывал мольберт, но бешено мелькала рука с кистью, и ветерок развевал подол жемчужного сарафана. Никто не обращал внимания на дорогу.
Наташа закричала — ей показалось, что ее разрывает пополам. Она ощущала не боль, а нечто более ужасное — словно что-то копошилось в ней, пытаясь выбраться наружу. Она поднесла к глазам свои руки — те словно пошли рябью, кончики пальцев начали удлиняться, распухать. Секунда — и от запястья ее левой руки вдруг отделилось другое, с повернутыми к ее ладони растопыренными дрожащими пальцами.
— Слава!!! — закричала она.
Но никто ее не услышал, никто не повернул головы, и Слава точно так же продолжал курить, поглядывая в сторону той Наташи.
— Работай, милая, — шепнул бархатный голос Неволина. — Работай.
Он все еще стоял перед ней, и стояли вокруг существа Дороги, и больше никто из них не исчезал. Заполнив собой все дорожное полотно, они стояли и смотрели на Наташу, на людей, но их никто не видел.
— Что ты делаешь?!
Новая рука медленно росла, отделяясь от ее руки, дергалась, бешено хватая воздух скрюченными бледными пальцами. Наташа схватила ее и тотчас с отвращением выпустила — чужая рука была холодной, и кожа шевелилась, точно под ней ползали мириады насекомых. Боли не было — лишь чувство гадливости и странного ощущения, что из нее что-то высасывают, что-то забирают, рвутся на свет… и отчего-то злость и ненависть утихали, уступая место удивительному чувству покоя и блаженного равнодушия.