Искусство, рождённое Безмолвием

«Длинный» пейзажный свиток – не единственный, созданный Сэссю в этом стиле. Другое эмакимоно, протяженностью около двенадцати метров, не датированное художником, тоже воспевает китайские «горы и воды» на фоне сменяющих друг друга времен года. Свиток менее разнообразен в своем сюжетном развитии: он ведет нас, главным образом, по берегам реки, вероятно, Янзцы, плавное течение которой становится лейтмотивом всего повествования свитка. Так же, как и «Длинный» свиток, он написан в стиле син, допускающем подробности и детали. Смена насыщенных горных ландшафтов вольными речными просторами, где ничто не мешает глазу уноситься в заоблачные дали, подобна дыханию – спокойному и ритмичному.

Самый короткий из трех сохранившихся до наших дней свитков художника, длиной всего четыре метра, написанный свободной, быстрой, избегающей подробностей кистью, демонстрирует блистательное владение Сэссю полускорописным стилем гё. К сожалению, лишь первая часть этого свитка представляет собой подлинник; вторая часть сделана другим художником и позднее подклеена к оригиналу. Датируемое 1474 годом эмакимоно было выполнено по просьбе одного из первых учеников Сэссю – Тоэцу. О том, что послужило поводом для создания свитка, художник написал своей собственной рукой: «Я побывал в Китае, где видел работы знаменитых мастеров. Многие из них брали за образец живопись Ко Гэнкэя. Следуя моде времени, я тоже в своих пейзажах подражал стилю Ко Гэнкэя. Мой ученик Тоэцу просил меня нарисовать что-нибудь для него. Уступая его просьбе, я, копируя манеру китайского мастера, создал этот свиток и подарил его Тоэцу с пожеланиями трудиться усердно»[33].¹⁷

Сэссю. Пейзажный свиток. XV в. Фрагмент. Национальный музей. Токио

Сэссю. «Короткий» пейзажный свиток. 1474 г. Фрагмент. Художественный музей. Ямагути

Глубоко пропитавшийся духом китайской живописной традиции, пройдя ее школу и в совершенстве усвоив принципы, японский художник все же не становится послушным исполнителем канонов, жестких правил и условностей. Самобытность видения мира Сэссю с особой силой выдает себя в работах последних лет, когда художник, уступая велениям своей натуры, требующей движения, непрерывно путешествует по стране, уподобляясь, по образному выражению профессор Сигэясу Хасуми, «блуждающим по небу облакам и текущей воде» ¹⁸, – модель поведения, принятая многими адептами дзэн-буддизма, в символической форме передающая непривязанность к земным ценностям, текучесть и зыбкость проявленных форм бытия.

Напоенный красотой родной природы, художник рисовал уже не только китайские «горы и воды», но и пейзажи своей отчизны, исполненные задушевности и теплоты. Кто путешествовал по Японии, кто знаком с ее ландшафтами, кто взбирался на вершины гор, чтобы с высоты птичьего полета обозреть ее холмистую – в горных складках – красоту, кто бродил вдоль ее живописнейших рек со скалистыми берегами, с неисчислимыми водопадами, каждый из которых имеет свой неповторимый облик, голос и, конечно, название, для того не останется никаких сомнений в том, что вдохновляло художника в его творчестве, что послужило мощным стимулом для освобождения от власти китайских мотивов и рождения нового – японского – стиля. Неудивительно поэтому, что сам художник еще в Китае называл своими наставниками живописи горы и реки. Он создавал пронзительно японские пейзажи, неожиданные на фоне живописи его времени, когда по законам жанра не принято было писать с натуры, создавать «портреты» конкретной местности, оставлять на бумаге хорошо узнаваемые ландшафты, тем более японские.

В его время жанр «горы-воды» служил скорее средством передачи космичности пространства, органичности человека этому миру; горы (ян) – мужское, светлое начало и воды (инь) – женское, темное начало моделировали идею взаимосвязи всех частей макрокосма. Пейзажная живопись, проникнутая глубокими философскими раздумьями о мире, космосе, человеке, не снисходила до изображения конкретного, ибо не в этом, не в буквальном воспроизведении «натуры» виделся смысл жанра. Природа осмыслялась как носитель высоких и вечных законов, через постижение которых человек приобщается к ее мудрости. Странствия по бескрайним просторам свитка способствовали гармонизации души, ее очищению и возвышению, рождали понимание относительности земных, человеческих ценностей в масштабе всего сотворённого мира, границы которого уходят далеко за пределы изображенного.

33

В конце свитка есть запись, сделанная Киносита Тосинага, рассказывающая об истории макимоно: «Однажды Киносита Нобутоси пришел в павильон к Хосокава Сансай, где собрались гости. Случилось так, что зашел туда и некий Хасэгава, принеся с собой этот свиток. Он сказал: "Я беден, и необходимость отдавать в конце года долги угнетает меня. Этим свитком моя семья владеет с давних пор, но я вынужден продать его, и прошу посодействовать мне в этом". Сансай, развернув свиток, обратился к Нобутоси: "Он слишком короток для свитка; лучше было бы разрезать его на фрагменты, чтобы было удобно вывешивать на стену". Разделив его на две части, Нобутоси взял себе начало свитка. Другая же часть, включающая надпись, сделанную рукой Сэссю, перешла во владение фамилии Сансай. Позднее Нобутоси заказал копию недостающей половины и подклеил к оригиналу». Фрагмент свитка, которым владел Хосокава, сгорел в 1657 году, зато оригинал первой половины вместе с присоединенной к нему копией второй части хранится в настоящее время в музее г. Масуда.