Вы изумлены? О, как округлились ваши прекрасные карие глаза. Впервые за все это время вы смотрите на меня. Спрашиваете себя: «Откуда, черт побери, он знает мое имя, если прежде мы никогда не встречались и здесь я впервые?» Вы теряетесь в догадках: может, я случайно увидел наклейку на вашей куртке или рюкзачке? Уверяю, мне это ни к чему. Я знаю не только имя, но и день и час вашего рождения. Мне известно очень многое о малышке Джул, которая больше всего обожала вечерами слушать отца. Я хоть сейчас могу рассказать вашу самую любимую историю — «Сказку о принце, принцессе и крокодиле». Вы часто слушали ее перед сном.
Я замерла, а он продолжил:
— Итак, вас зовут Джулия Вин. Вы родились двадцать восьмого августа тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года в Нью-Йорке. Ваша мать американка, а отец — бирманец. Ваша фамилия стала частью моей истории и моей жизни в тот самый момент, когда я пятьдесят пять лет назад покинул материнскую утробу. А в последние четыре года не было и дня, чтобы я не думал о вас. Потерпите немного: я все объясню. Но вначале позвольте спросить, верите ли вы в любовь?
В устах этого старика вопрос звучал до такой степени нелепо, что я невольно рассмеялась.
— Смеетесь. Какая же вы красивая. Однако я вполне серьезен. Джулия, вы верите в любовь?
Я молчала.
— Конечно же, я спрашиваю не о всплесках страсти, которые побуждают нас говорить и делать то, о чем впоследствии придется жалеть. Речь не о глупых заблуждениях, будто нам не прожить без какого-то человека. Мы дрожим от страха, едва подумав, что можем потерять предмет нашей страсти. На самом деле такие чувства скорее обедняют, нежели обогащают, ибо мы жаждем безраздельного обладания тем, что нам не принадлежит, и цепляемся за то, на что не имеем права. Я имею в виду не плотские желания и не любовь к себе — эту паразитку, рядящуюся в одежды бескорыстности.
Нет, Джулия, я говорю о любви, дарующей зрение слепым. О любви, что сильнее страха. Я говорю о любви, которая наполняет жизнь смыслом, противостоит природным законам угасания. Я говорю о любви, не знающей границ, о любви, заставляющей нас расцветать. Я говорю о торжестве человеческого духа над эгоизмом и смертью.
Его монолог начал меня утомлять.
— Качаете головой? Не верите ни во что такое? Не знаете, о чем я говорю? Что ж, ничего удивительного. Я и сам думал по-иному, пока не встретил вашего отца. Не торопитесь забрасывать меня вопросами. Вы все уразумеете, когда услышите мою историю. Четыре года я хранил ее в своем сердце. И сейчас прошу лишь чуточку терпения. Уже поздно, и вы наверняка устали в долгой дороге. Мне же, старику, нужно беречь силы. Надеюсь, вы правильно поймете, если я вас покину. Завтра мы могли бы встретиться снова в это же время, за этим столиком. Кстати, здесь я познакомился с вашим отцом. Он сидел на стуле, где сидите вы, и рассказывал. Должен признаться, я был ошеломлен еще сильнее, чем вы, и недоверчиво качал головой. Никогда и ни от кого я не слышал таких историй. Могут ли у слов вырасти крылья? Способны ли фразы порхать, как бабочки? Разве им под силу пленять нас и уносить в другие миры? Мыслимо ли, чтобы человек содрогнулся от слов, аки земля — от природного катаклизма? Неужто в их власти открывать потаенные уголки наших душ? Не знаю, умеют ли все это делать сами слова, но вместе с голосом — еще как! А голос вашего отца, Джулия, в тот день был настолько необыкновенный… Такой голос бывает у человека лишь раз в жизни. Пожалуй, он не столько говорил, сколько пел — совсем тихо, но не нашлось в чайном домике посетителя, которого бы его речь не тронула до слез. Фразы сплетались в историю, а из нее рождалась жизнь, являя свою силу и магию. Услышанное в тот день сделало из меня такого же убежденного верующего, как и ваш отец. Он сказал: «Знаешь, У Ба, я — человек нерелигиозный, и любовь — единственная сила, в которую верю». Эти слова я запомнил на всю жизнь.
У Ба посмотрел на меня и встал. Сложил ладони перед грудью, поклонился и вышел из чайного домика быстрой и легкой походкой.
Я провожала его взглядом, пока он не скрылся в уличной толпе.
Хотелось крикнуть ему вслед, что я не верю в силу, способную даровать зрение слепым, не верю в чудеса и магию. Жизнь слишком коротка, чтобы растрачивать ее на тщетные надежды. Уж лучше наслаждаться тем, что есть, чем залезать в дебри самообмана. Верю ли я в любовь? Ну и вопрос! Любовь — не религия. В восемнадцать лет я мечтала о принце, который избавит меня от всех проблем. А когда появился тот, кого я приняла за венценосного суженого, жизнь преподнесла мне жестокий урок. Я на собственной шкуре убедилась, что королевские сыны обитают только в сказках и что любовь делает человека слепым. Хотелось крикнуть этому старику, что мне неведома более могущественная сила, чем страх. И в торжество над смертью тоже не верю. Нет и нет!