Душой и телом охладев,я погасил мою жаровню,ещё смотрю на нежных дев,а для чего – уже не помню.
Возвратом нежности маня,не искушай меня без нужды;всё, что осталось от меня,годится максимум для дружбы.
У старости – особые черты:душа уже гуляет без размаха,а радости, восторги и мечты —к желудку поднимаются от паха.
На склоне лет печаль некстати,но всё же слаще дела нет,чем грустно думать на закате,из-за чего зачах рассвет.
Исчерпываюсь, таю, истощаюсь —изнашивает всех судьба земная,но многие, с которыми общаюсь,давно уже мертвы, того не зная.
Стократ блажен, кому даноизбегнуть осени, в которойбормочет старое гавно,что было фауной и флорой.
В такие дни то холодно, то жарко,и всюду в теле студень вместо жил,становится себя ужасно жалко,и стыдно, что до жалости дожил.
Идут года. Ещё однотеперь известно мне страдание:отнюдь не каждому данодостойно встретить увядание.
От боли душевной, от болей телесных,от мыслей, вселяющих боль, —целительней нету на свете компресса,чем залитый внутрь алкоголь.
Тоска бессмысленных скитаний,бесплодный пыл уплывших дней,напрасный жар пустых мечтаний —сохранны в памяти моей.
Уже по склону я иду,уже смотрю издалека,а всё ещё чего-то ждуот телефонного звонка.
В апреле мы играли на свирели,всё лето проработали внаём,а к осени заметно присмирелии тихую невнятицу поём.
Как ночь безнадёжно душна!Как жалят укусы презрения!Бессонница тем и страшна,что дарит наплывы прозрения.
Если не играл ханжу – аскета,если нараспашку сквозь года —в запахе осеннего букеталето сохраняется тогда.
Судьбой в труху не перемолот,ещё в уме, когда не злюсь,я так теперь уже немолод,что даже смерти не боюсь.
Летят года. Остатки сладки,и грех печалиться.Как жизнь твоя? Она в порядке,она кончается.
На старости, в покое и тишиокрепло понимание моё,что учат нас отсутствию душилишь те, кто хочет вытравить её.
Сделать зубы мечтал я давно:обаяние сразу удвоя,я ковбоя сыграл бы в кино,а возможно – и лошадь ковбоя.
Ленив, апатичен, безволен,и разум и дух недвижимы —я странно и тягостно боленутратой какой-то пружины.
В промозглой мгле живёт морокасоблазна сдаться, всё оставитьи до назначенного срокадуше свободу предоставить.
Я хотел бы на торжественной латыниюным людям написать предупреждение,что с годами наше сердце сильно стынети мучительно такое охлаждение.
Когда свернуло стрелки на закат,вдруг чувство начинает посещать,что души нам даются напрокат,и лучше их без пятен возвращать.
Глупо жгли мы дух и телораньше времени дотла;если б молодость умела,то и старость бы могла.
Зачем болишь, душа? Устала?Спешишь к началу всех начал?Бутылка дней пустее стала,но и напиток покрепчал.
Я смолоду любил азарт и глупость,был формой сочен грех и содержанием,спасительная старческая скупостьзакат мой оградила воздержанием.
Слабеет жизненный азарт,ужалось время, и похоже,что десять лет тому назадя на пятнадцать был моложе.
Мой век почти что на исходе,и душу мне слегка смущает,что растворение в природееё нисколько не прельщает.
Наступила в судьбе моей фазаупрощения жизненной драмы:я у дамы боюсь не отказа,а боюсь я согласия дамы.
Так быстро проносилось бытиё,так шустро я гулял и ликовал,что будущее светлое своёоднажды незаметно миновал.
В минувшее куда ни оглянусь,куда ни попаду случайным взором —исчезли все обиды, боль и гнусь,и венчик золотится над позором.
Мне жалко иногда, что время вспятьне движется над замершим пространством:я прежние все глупости опятьпроделал бы с осознанным упрямством.