Нашедши доступ к чудесам,я б их использовал в немногом:собрал свой пепел в урну сам,чтоб целиком предстать пред Богом.
Бывает – проснёшься, как птица,крылатой пружиной на взводе,и хочется жить и трудиться,но к завтраку это проходит.
Вчера мне снился дивный сон,что вновь упруг и прям,зимой хожу я без кальсони весел по утрам.
Сто тысяч сигарет тому назадтаинственно мерцал вечерний сад;а нынче ничего нам не секретпод пеплом отгоревших сигарет.
В нас что ни год, увы, старик, увы,темнее и тесней ума палата,и волосы уходят с головы,как крысы с обречённого фрегата.
Уж холод пронизал нас до костей,и нет былого жара у дыхания,а пламя угасающих страстейсвирепей молодого полыхания.
Душа отпылала, погасла,состарилась, влезла в халат,но ей, как и прежде, неясно,что делать и кто виноват.
Не в том беда, что сереброструится в бороде,а в том беда, что бес в реброне тычется нигде.
Жизнь, как вода, в песок течёт,последний близок путь почёта,осталось лет наперечёти баб нетронутых – без счёта.
Скудею день за днём. Слабеет пламень,тускнеет и сужается окно,с души сползает в печеньгрузный камень,и в уксус превращается вино.
Теперь я стар – к чему стенания?!Хожу к несведущим врачами обо мне воспоминанияжене диктую по ночам.
Я так ослаб и полинял,я столь стремглав душой нищаю,что Божий храм внутри меняуже со страхом посещаю.
Чего ж теперь? Курить я бросил,здоровье пить не позволяет,и вдоль души глухая осень,как блядь на пенсии, гуляет.
Что может ярко утешительнымнам послужить на склоне лет?Наверно, гордость, что в слабительномсовсем нужды пока что нет.
Я кошусь на жизнь весёлым глазом,радуюсь всему и от всего;годы увеличили мой разум,но весьма ослабили его.
Осенний день в пальтишке куцемсмущает нас блаженной мукой:уйти в себя, забыть вернуться,прильнуть к душе перед разлукой.
Старости сладкие слабостив меру склероза и смелости:сказки о буйственной младости,мифы о дерзостной зрелости.
Неволя, нездоровье, нищета —солисты в заключительном концерте,где кажется блаженством темнотанеслышно приближающейся смерти.
Старенье часто видно по приметам,которые грустней седых волос:толкает нас к непрошеным советамгустеющий рассеянный склероз.
Я не люблю зеркал – я сытпо горло зрелищем их порчи:какой-то мятый сукин сыниз них мне рожи гнусно корчит.
Устали, полиняли и остыли,приблизилась дряхления пора,и время славить Бога, что в бутылиосталась ещё пламени игра.
Святой непогрешимостью светясьот пяток до лысеющей макушки,от возраста в невинность возвратясь,становятся ханжами потаскушки.
Стало тише моё жильё,стало меньше напитка в чаше,это время берёт своё,а у нас отнимает наше.
Года пролились ливнями дождя,и мне порой заманчиво мгновение,когда, в навечный сумрак уходя,безвестность мы меняем на забвение.
Сопливые беды, гнилые обиды,заботы пустой суеты —куда-то уходят под шум панихидыот мысли, что скоро и ты.
Моей душе привычен риск,но в час разлуки с телом бреннымей сам Господь предъявит искза смех над стадом соплеменным.
На склоне лет печален и невесел кто в молодости недокуролесил
Я жил отменно: жёг себя дотла,со вкусом пил, молчал, когда молчали,и фактом, что печаль моя светла,оправдывал источники печали.
А время беспощадно превращает,летя сквозь нас и днями и ночами,пружину сил, надежд и обещанийв желе из желчи, боли и печали.
Когда я в Лету каплей кануи дух мой выпорхнет упруго,мы с Богом выпьем по стакануи, может быть, простим друг друга.