— А эта другая, которую вы любите, — выдержав паузу, промолвила графиня Браниша, — она красива?
— Весь свет утверждает это.
— Красивее меня?
— Ее называют совершенством среди вашего пола.
От этих слов маленькая графиня с неистовой резвостью, которая при напудренной башне волос, домашнем халате в стиле мадам Помпадур и туфлях на высоком каблуке производила, надо признать, исключительно комичное впечатление, вскочила на ноги. Она с трагизмом версальской актрисы жеманно загрохотала по комнате взад и вперед на своих красных ходулях, с такой силой смахнула со стены дорогую декоративную чашу, что черепки разлетелись во все стороны будто осколки гранаты, схватила маленькую кочергу, поочередно посбивала головы всем маленьким толстопузым фарфоровым китайцам на каминной полке, и в завершение разразилась громкими рыданиями.
— Я сделал вам больно, графиня, — прошептал Ланской, подходя к ней, — это не входило в мои намерения, ради бога, простите меня.
— Скажите, что вы меня любите, тогда я больше не буду плакать, — тут же выдвинула встречное требование прелестная женщина, точно ребенок капризно надув губы.
— Что это вдруг!
— Скажите мне, что я красива, — продолжала графиня, — что на ваш взгляд нет более привлекательной дамы, чем я, признайтесь, что все произошедшее было всего лишь неудачной комедией, которую вы разыграли, желая доказать мне, что можете быть забавным, эдаким наказанием, которого я заслужила своим дурным поведением…
— Полно, графиня, — оборвал Ланской словоизвержение маленькой женщины, — вы же меня не любите…
— Это я-то вас не люблю? — Она остановилась перед ним и сжала маленькие кулачки. — Вы совершенно не заслуживаете, чтобы я так сильно любила вас…
— Но ведь еще четверть часа назад вы велели мне убираться!
— То было… четверть часа назад, а сейчас я люблю вас и люблю страстно, — она порывисто обняла его обеими руками за шею и привлекла к себе, — так терзать меня, ну скажите же мне наконец, что… что вы меня обожаете.
— Графиня, вы и в самом деле очаровательная женщина и сейчас видели бы меня у своих ног, если бы я не… любил другую.
— Вы не хотите меня?
— Я не должен оказывать вам особого предпочтения, мое сердце отдано.
— Поклянитесь.
— Клянусь.
— Ах! Я самая несчастная женщина на свете! — она бросилась на диван и, всхлипывая, разрыдалась, в то время как Ланской, глядя на эту сцену, начал громко хохотать. — Как? Вы еще изволите смеяться, мерзкий?
— Я только радуюсь победе моей теории, — спокойно констатировал Ланской, — похоже, я весьма основательно обучился у вас искусству стать любимым, поскольку четверти часа холодного равнодушия с моей стороны оказалось достаточно, чтобы в вас, которая находила мою мечтательность и нежность такими скучными, такими невыносимыми, вспыхнула страсть.
— Итак, вы действительно отвергаете меня, Ланской?
— Нет, очаровательная графиня, — с тонкой улыбкой на губах ответил молодой офицер, — я намерен даже весьма усердно поухаживать за вами, если вы удовлетворитесь тем обстоятельством, что я позволю вам любить меня, но сам при этом буду пылать чувствами к другой женщине.
— Ах! Да неужели ж она действительно такая красивая? — спросила графиня. Она немного успокоилась, вытерла слезы и со сладким томлением взглянула на Ланского.
— Даже греческие ваятели не создали ничего более совершенного, — промолвил в ответ Ланской, — когда бы свет мог справедливо судить о современниках, он изваял бы эту великолепную женщину из мрамора и установил бы в храме как богиню любви.
— Вот как! А я эту женщину знаю? Мне хочется знать, кто она такая, Ланской, — воскликнула графиня Браниша.
— Если вы угадаете имя моей богини, я отпираться не стану, — предложил он.
— Вы лишили меня покоя, — сказала маленькая очаровательная женщина, — и я хочу отомстить. Я убью вас… естественно, поцелуями.
Она вдруг с грациозностью вакханки, резвясь, смеясь и ликуя, заскакала по комнате, поймала и пухлыми руками обняла Ланского, принялась целовать его, отчего у того буквально перехватило дыхание, и снова пустилась в пляс, кружась и вертясь до тех пор, пока башня ее волос не рассыпалась и в воздух не взметнулось облако белой пудры.
Когда на следующий день около полудня Ланской вошел в салон графини Браниша, он застал ее уже в grande parure,[3] готовой к выезду, башня ее волос, искрившаяся точно свежевыпавший снег, была увита ювелирными украшениями всех цветов, образуя радугу исключительной ценности, две юбки из тяжелого шелка, нижняя из которых была расшита пестрыми цветами, а верхняя — золотом и серебром, крупными складками вздувались одна над другой.