Интересно, что здоровью больше всего угрожает вовсе не сама работа, а страх ее потерять. Например, доказано, что на предприятиях, которые начинают активно сокращать расходы, люди чаще берут больничный. Страх и стресс сильно действуют на жизнеспособность и иммунную систему. Финские ученые установили, чтовероятность инфаркта у служащих предприятия, где регулярно происходят сокращения, за четыре года возросла в пять раз.
Постепенно медики начинают понимать, что кроется за словом «стресс», которое до сей поры служило своеобразным родовым понятием для многих психофизиологических расстройств. Стресс подразумевает не просто выброс кортизола и адреналина, гормонов, не раз спасавших наших предков от опасности. Дело в том, что выброс этих гормонов происходит не за один раз, как во время шока, а за длительный отрезок времени: например, во время интенсивной работы, при необходимости отвечать на непрерывные звонки, при постоянном напряжении. И эти маленькие порции гормонов действуют как аварийный выключатель, застрявший в промежуточной позиции: человек и не отдыхает, и не работает во всю силу, а пребывает в каком-то среднем состоянии, которое со временем изматывает и приводит к отчаянию.
В Америке все больше предприятий отчисляют средства на «проактивную», как сказал бы Юрген Клинсман, борьбу со стрессами своих служащих. Во многих калифорнийских компаниях раз в день проводится общая дыхательная гимнастика или медитация, на которой должны присутствовать все. Другие компании нанимают массажистов, которые приходят к сотрудникам и предлагают массаж шеи. И хотя известно, что массаж благотворно действует даже на омаров, большинство людей воспринимают его только как временную передышку: положительный эффект довольно быстро сходит на нет.
Кажется, против стресса есть только одно средство, по сравнению с которым все остальные — сплошное знахарство и шарлатанство. Средство это когнитивное. Человек должен сам понять или услышать от терапевта, что определенные жизненные позиции, привычки и отношение к работе помогают сохранить энергию и психическое здоровье. А потом уже решать, отдаваться ли целиком работе или нет и так ли уж важно уходить домой последним, чтобы доказать свое прилежание. Я знаю много газетных репортеров, которые с головой ушли в работу и у которых нет никакой личной жизни, потому что главная страсть их жизни — журналистика. Однако при ближайшем рассмотрении эти счастливые профессионалы оказываются смертельно усталыми людьми, мечтающими лишь о том, чтобы хоть раз окунуться в настоящую жизнь, от которой они так упорно бегут.
У меня есть друг, как раз такой журналист. Когда я приехал в Берлин, то устроился на работу в бульварный журнал, в котором он работал редактором раздела новостей. Выкладывался он на всю катушку, без передышки курил и незадолго до тридцатилетия стал главным редактором большой ежедневной газеты. Несмотря на молодость, он занимал одну из главных должностей в городе. Перед ним заискивали сенаторы, ему завидовали старшие коллеги. Однажды летним утром он проснулся со странной тяжестью в груди. Сказал, что чувствует себя так, будто на него положили гранитную плиту. Его левая рука пылала от боли, В тридцать три года с ним случился инфаркт.
С другим моим знакомым произошла история, почти диаметрально противоположная моей. Примерно в то время, когда меня уволили, он устроился на работу в адвокатскую контору. Так же как и я, он женат и у него двое детей. Теперь он работает шестнадцать часов в день вместо разгрузочных двенадцати, на выходных просматривает судебные бумаги и раз в два-три дня летает во Франкфурт, где купил себе двухкомнатную квартиру, поскольку там живет большинство его подзащитных. Теперь он вместе с семьей — или, вернее, семья без него — живет не в мюнхенском районе Швабинг, а к югу от Мюнхена, в уютном домике с садом («все ради малышей»). Со своими детьми он познакомится, когда те будут заканчивать школу, а жена крайне удивится, если он случайно заскочит домой. Хотя материальных проблем они испытывать не будут — скорее всего.