В моей памяти сразу же всплыла старая фотография, на которой она изображена именно в этом молодом возрасте. В то время, уже после войны, она работала фельдшером в небольшой больнице белорусского городка с красивым и романтическим названием – Лида.
Мы встретились с ней на берегу неширокой, но очень быстрой реки, которую она называла Кубань, и после горячих взаимных восторгов и радостных обниманий прошли в сторону лиственного леса, где долго просидели рядом друг с другом на изумрудно-шелковистой траве, посреди залитой солнцем поляны, под сенью двух кудрявых берез, росших рядом с большим кустом цветущего жасмина, и, взявшись за руки, счастливо беседовали.
Я уже к тому времени успел привыкнуть к своему астросому, в котором осуществлял свои астровыходы: к своим полупрозрачным конечностям, сияющим серебристо-фиолетовым внутренним Светом и удивительно послушным, – при всей своей кажущейся плавности и мягкости, – малейшему движению моей Мысли; к своему бесконечно гибкому и, если надо, бесконечно прочному телу, в котором энергии непрерывно и мощно переливаются, как легчайший шелк под порывами ветра. Поэтому мне не показался необычным внешний вид моей мамы, хотя для неискушенного астрального исследователя она показалась бы просто прекрасным сказочным персонажем или феей, спустившейся с Небес на землю.
На вид она была легкой и воздушной, наподобие пушинки, хотя я реально ощущал все ее преображенное тело, – его, хоть и непривычно слабую, но все же достаточную для поддержания формы, плотность; излучаемые им мерцающий Свет и внутреннее тепло, которое, скорее, можно назвать душевным, чем физическим; шелковистую упругость кожи, к которой больше подходили бы слова «мягкость», «плавность», «текучесть».
Ее, сияющее радостью, лицо ни на один миг не оставалось прежним, статичным, в особенности глаза, излучавшие столько Любви и Света, что мне в какой-то момент стало даже неудобно, что все это душевное изобилие предназначено только мне одному. То же происходило и с ее телом: потоки теплых излучений, исходящих от него, непрерывно менялись, словно играя, захватывали все мое духовное существо и возносились вместе с ним куда-то высоко-высоко, в недосягаемую синь-голубизну бесконечного неба, словно два, совершенно самостоятельных световых потока, существующих вне меня и вне ее.
Это были просто сказочные, непередаваемые никакими словами, ощущения духовной близости, чувственного единения и душевного общения с бесконечно родным существом. И хотя мне было сорок, а ей, судя по внешности, всего лишь 22-23 года, но внешний вид моего астросома выглядел не более, чем на 27-28 лет и она по-прежнему воспринимала меня лишь как собственного сына, а я ее – как свою маму и никак иначе.
Она действительно стала очень похожей на сказочную фею. Лишь только одежда делала ее очень похожей на самых прекраснейших земных женщин, хотя ничего «эдакого», «навороченного» или «сверхестественного» на ней не было. Наоборот, она была одета в очень простое и очень легкое, типа шелкового, белое платье с огромными голубыми васильками, разбросанными среди маленьких светло-зеленых листиков, сшитом по довоенному или послевоенному фасону: коротенькие рукава-»фонарики» с аккуратными тоненькими «рюшечками», тонкую шею свободно охватывал воздушный вырез типа «лодочка» с тоненьким голубеньким бантиком спереди, между ключицами, а тугой и широкий белый матерчатый пояс слегка стягивал очень тонкую ее талию.
Длина платья была до середины икр, а ноги были одеты в белые прозрачные носочки с голубенькой каемкой и обуты в легкие голубенькие туфельки на тонком каблучке-шпильке. Позже она призналась мне, что обычно она ходит или в голубеньком, или в чисто белом платье и в обуви на низком каблуке, но сегодня, в честь нашей встречи, выбрала именно это, как ей кажется, более земное.
На мой вопрос, откуда она берет свою одежду, она ответила, что, мол, «сама так придумала», а вообще-то у них, как и у нас на Земле, также есть много модельеров и художников, которые могут помочь придумать и подобрать все, что ты только пожелаешь из одежды. Но только, в отличии от нас, людей, у них мода не является предметом вожделения и каждый своим воображением может материализовать абсолютно все, что только пожелает.
Ее веселые глаза были все такие же: карие, глубокие-глубокие, умные и пристально смотрящие прямо вглубь моей Души. Только теперь в них просто сияла, светилась Любовь. Я практически уже забыл, когда она была при своей Жизни такой вот веселой и жизнерадостной, хотя красивой она была для меня всегда.