Я подошел к «Воющей собаке» Клее из-за своей любви к животным. Но заставил забыть обо всем и удержал меня не сюжет картины, а ледянистые оранжевые, зеленые и серо-лиловые тона, и позже я сказал другу, что, глядя на эту картину, я почувствовал ее «визуальное послание». Полотно Клее очаровало и ошеломило меня. С одной стороны, я влюбился в его оттенки, в прохладный свет, в сочетание ощущений реализма и взгляда сквозь стенки аквариума, будто перед тобой не просто картина, а целый мир, живая вселенная. Заинтриговала меня и сила притяжения, исходящая от композиции Клее. Почему, размышлял я, она заставляет меня остановиться перед собой? Вбирая в себя комичные формы, холодный свет и странную красоту картины, я задумался о том, что же здесь происходит: как так вышло, что «Воющая собака» больше похожа на рисунок, созданный пальцами ребенка, чем на правдивые формы Леонардо и Микеланджело? Может ли художник рисовать, как ребенок, и в результате создавать совсем не детские произведения? Картина Клее побудила меня к размышлениям, в моей голове зароились вопросы; я вступил в диалог, завязался обмен мнениями; я продолжил общение с произведением искусства, потому что оно само уже обратилось ко мне.
«Воющая собака» – абстрактное полотно с узнаваемыми образами. Картина представляет собой вихрь цветов, на фоне которого Клее поместил словно бы сделанную из проволоки белую собаку, из которой исходят кривые линии, как будто завывания животного прорвали холст и резонируют. Собака и ее шиповатый лай сплетаются в единый живой организм; завывания, рябью расходящиеся от собаки, больше, чем она сама, они будто обрели собственную жизнь. Я размышлял: что здесь первично? Краски кружатся в вихре вслед за звуками собачьего воя? Или и собака завыла, и краски закружились по воле полной луны? А может быть, это звезды завывают, обращаясь с мольбой к луне? Или собака, опутанная собственным воем, идет у него на поводу? В конце концов я пришел к выводу, что сияющая луна Клее – и причина, и зритель этого спектакля, в котором отголоски воя с их собачьими глазами, ушами и ртами отражают саму собаку, будто бы лая ей в ответ.
Погружаясь в краски «Воющей собаки», я понял, что тугие, мускулистые линии Клее обладают динамикой и объемом, что они взрезают картинную плоскость и разбухают в ней, парадоксально воздушной, подвижной и затвердевшей; что линии Клее не просто лежат на поверхности, но служат энергетической и каркасной структурой тела картины, ее кожи; что Клее превратил картину в космос, в живой организм; что его линия вздымается и опадает, открывается и закрывается, расширяется и противопоставляет себя изображению, дышит подобно кузнечным мехам. И я понял, что, раздуваясь, эти мехи вдыхают воздух и жизнь не только в собаку и ее вой, но и в картину как таковую. Клее написал не просто собаку, лающую на луну, – или что-то, подразумевающее, что вой одной собаки может вызвать ответный вой других. Художник вложил форму, причудливость и жизнь в разрастающиеся звуки лая: их вибрации будоражат воздух, доходят до луны и пронзают тихую ночь и широко открытый рот освещенного луной неба.
Благодаря картине Пауля Клее я понял, что взаимодействовать с искусством можно всем телом, получая опыт, в котором цвет, форма, пространство, вес, ритм, тембр и структуру можно не только увидеть, но и почувствовать. Искусство начинается с того, что задевает в нас физические и эмоциональные струны, и это происходит прежде, чем становится ясно, что оно изображает закат, Деву Марию или какую-то абстракцию. «Воющая собака» открыла для меня возможности произведения искусства. Благодаря этой картине я узнал о цвете, рисунке и пространстве не меньше, чем на лекциях по истории живописи; знакомство с этим полотном показало мне, как художник исследует тему, с которой работает. Для меня Клее открыл не только мир абстракции, но и мир искусства. «Воющая собака» пробудила во мне интерес не только к Клее, но к живописи вообще. Переживания, вызванные написанным в двадцатом веке абстрактным полотном с изображением воющей на луну собаки, позволили мне оценить и понять картину Леонардо «Святая Анна с Мадонной и младенцем Христом» (около 1503–1519). Всё произошло так же, как с полотном Клее. Меня затянул водоворот прохладных тонов; картина Леонардо манила безмятежным светом, который двигался, проникал внутрь форм и даже будто бы исходил из них. Я понял, что и Клее, и Леонардо были мастерами вымысла и цвета – света – и что их полотна дышали. Как Клее окрашивает звук, дарит ему форму и энергию, так Леонардо оживляет формы – и они сияют, светясь изнутри.