Большая часть людей, которых Христос из Эльки обращал в странствиях по городам и весям, поначалу исполненных веры и чуть не лопавшихся от благодати, долго не выдерживали: вследствие недостатка христианского милосердия и призвания служить Предвечному Отцу они сходили с пути через два-три месяца после того, как на коленях клялись пойти за ним хоть на Голгофу, если потребуется. Едва вкусив лишений и ощутив, каково быть мишенью для насмешек и поруганий мирян, они увядали, — вера их остывала, словно пресная похлебка, — в конце концов отрекались от него, как Петр от Христа, трижды, а то и чаще, и вероломно бежали, как тать в ночи. Другие обращенные, чистые душой, скорее даже малахольные — к примеру, незабвенный праведник по имени Пий-со-Святых-Пеньков — переставали почитать его, разочаровывались и возмущенно били себя в грудь, если им случалось видеть, как на обочине дороги он, ухватив обеими руками член, посылает вдаль лошадиную струю. Им, пробкоголовым, невдомек было, что Сын Человеческий — тоже человек, задери их репей. Хорошо еще, что эти церковные недотепы никогда не заставали его ублажающим себя под открытым небом, а ведь и такое бывало, нужда есть нужда. И не проходили мимо ежевичного куста, за которым он — это случалось чаще, хоть и не так часто, как хотелось бы, — задрав тунику, порывисто седлал какую-нибудь богомолку с католической кичкой и мирскими ляжками.
А обиднее всего было то, что многие сдавались, будучи не в силах понять его бессребреничества. Они не могли взять в толк, почему он невозмутимо отвергает все дары и подношения, которыми некоторые состоятельные верующие из благодарности и великодушия готовы забросать его с головой.
Или не отвергает, но тут же раздает самым нищим и убогим. Всем им не хватало самоотречения. Помнится, один такой в Копьяпо, когда они не могли наскрести на коробок спичек, просил его превратить листья на ближайшем дереве в банкноты!
Эти недоумки находили отвратительным, что их Учитель, преемник Христа-Царя, довольствуется сбитыми сандалиями, сермяжной хламидой заплата на заплате — это вам не бесшовная туника Назарянина — и линялыми черными трусами. Вся эта шобла кретинов — «Прости им, Господи, ибо не ведают, чего желают» — мечтала просочиться в царствие небесное без билета. Они не знали, что, — как гласит деревенская мудрость, плод долгого тягостного опыта, — чтобы насладиться радугой, надо сперва вымокнуть под дождем.
Аллилуйя, Пресвятой Отче!
3
Поезд на юг, свистя, дымя сажей и выпуская клубы пара, въехал на станцию Дары. Паровоз, огромный черный зверь, задыхался от жажды и усталости. Как обычно, вагоны были до отказа забиты пассажирами, по большей части небогатыми семьями, которые вместе с детьми, собаками и курами снимались с южных делянок и ехали на север «за стучащей ложкой», как они сами беззлобно зубоскалили; рабочими, возвращавшимися из короткого отпуска в родном селении после того, как годами пахали на селитре и берегли каждый грошик, словно золотой слиток; торговцами, везущими товар из разных областей — авокадо из Кильоты, сладости из Ла-Лигуа, козий сыр из Овалье, маслины из Вальенара — и сбывающими его прямо в поезде. С ними соседствовали шулеры, фокусники, разнообразные прожигатели жизни, многочисленные подозрительные типы — по крою пончо и лезвию взгляда становилось ясно, что на север они бегут от правосудия, ведь лучше пустыни убежища не придумаешь, — и грустные люди, очень много грустных людей в черном, едущих разыскивать родственников — мужей и жен, отцов и матерей, сыновей и дочерей, братьев и сестер, которые однажды отправились в пампу попытать счастья да так и пропали без вести. Многие из этих родственников — вполголоса рассказывали грустные люди — погибли от несчастных случаев на работе или в пьяных драках, либо померли во время очередной гулявшей по северу эпидемии, либо были безжалостно расстреляны солдатами во время разгона рабочей демонстрации, но еще больше просто испарилось, исчезло в воздухе, как исчезает полуденное пустынное марево, а теперь вот они, грустные люди, едут на поезде в надежде найти хоть могилку.