Однажды Джоан привела туда Мартина — в то время его звали Бадди, Мартин приехал на мотоцикле из Индианы, где учился в колледже. Он предложил подвезти ее до работы в машине ее отца «де сото». Как всегда, он превышал скорость, то и дело поглядывая в зеркальце над рулем, не появится ли полицейская машина, — поэтому к дому Даггерсов они подъехали задолго до начала занятий.
— Не хочешь посмотреть? Здесь интересно, — предложила Джоан.
Их шаги гулко отдавались в пустом помещении. В танцевальном зале было полутемно. Они едва различали резные фигуры на потолке высотой в два этажа, обрамлявшие пустоты, откуда когда-то свисали тяжелые люстры.
— Как в церкви, — сказал Бадди. Подстрижен ежиком, в кожаной куртке, сигарета прилипла к губе, как у Марлона Брандо. Он написал уже два романа, непригодных для печати, — ужасных, с ее точки зрения, хотя ему она об этом не говорила. Но несмотря ни на что Джоан была абсолютно уверена, что Бадди станет знаменитым — когда, наконец, пошлет к черту Джеймса Джойса.
Она крепко сжала его руку, они остановились, постояли, потом поцеловались. Затем прошли через зал дальше, к сцене, где ученики Даггерсов демонстрировали свои успехи. Поднявшись на сцену, они оказались среди затененных фонарей, канатов, рабочих помостов — здесь было темно, как в царстве теней, и вся механика сцены казалась не только из другого времени, но и с другой планеты. Они снова остановились и поцеловались, он обнял ее. Потом она нащупала его руку и положила ее к себе на грудь, под свитер, и он, несмотря на свой опыт, как всегда, запутался и долго не мог расстегнуть бюстгальтер. Она чувствовала, что все ее существо рвется к нему, он прижимался все теснее. Взмахнув свободной рукой в сторону тусклого, полного призраков зала, он шепнул:
— Милая леди, вам нравится отдаваться на глазах у этих людей.
Она хмыкнула и, не отпуская его руки, повела его в другое крыло к маленькой двери в комнату, которую она обнаружила несколько недель назад. Там, опутанные паутиной, хранились старые ящики, электропровода, бумажные мешки, рассохшиеся рамы от старых декораций и повсюду стояли столы, стулья, кушетки, укрытые от пыли брезентом.
— Может быть, нам стоит порепетировать? — предложила Джоан.
Они пробрались под высокое окно, из которого падал единственный луч света, и Джоан посмотрела на часы. Еще пятнадцать минут. Она оглядывалась, не отпуская его руки со своей груди, и наконец он заметил кушетку, подошел, сбросил брезент, и, когда уже был с ней, как всегда жадный и нетерпеливый, — но и она тоже, она тоже! — Джоан спросила:
— Ну как, интересно было?
Она взглянула на Мартина — Бадди средних лет. Он привычно следил за дорогой, занятый своими собственными мыслями. Он уже давно забыл о Даггерсах, о тех временах. Его руки, держащие руль, были мягкими, даже пухлыми, но все еще сильными. Переведя взгляд на его лицо, она спросила:
— О чем ты думаешь?
Мартин, моргнув, встряхнулся, как бы извиняясь.
— Да так, ерунда, — сказал он. — О том, что Афина сказала Одиссею. Ерунда. — Вид у него был почему-то смущенный.
Она посмотрела в окно, достала сумочку, открыла, нащупала таблетку.
— Опять болит?
Это «опять» кольнуло ее, она досадливо поморщилась:
— Просто устала.
— Надо было лететь самолетом, — сказал он и, пригнувшись над рулем, взглянул на небо над крышами домов.
Небо было серое, спокойное, светлое, как озеро Эри, если смотреть на него с умолкших, опустевших берегов. Джоан подумала о Джеки Даггере.
— В термосе есть еще кофе, — сказал Мартин.
— Кофе?
— Запить таблетку.
— Не надо, уже проглотила.
Его беспомощная заботливость трогала ее. «Одиссей», — подумала она. Его доклад в Урбане был о Гомере. Она грустно улыбнулась. Как всегда, ему хотелось бы поговорить о себе. Но он, конечно, этого не сделает. Слишком хорошо воспитан. Она же, со своей стороны… Она покачала головой и снова улыбнулась.