Монах лег на спину и вытянул ноги, как бы давая понять, что ему нет до них дела.
Осторожно, словно превозмогая боль в избитом теле, Королева села и обратила взгляд на дорогу, ведущую ко дворцу.
— Почему я здесь? — спросила она. В тот же миг глаза ее расширились, и она подняла руку в знак того, что отвечать ей не надо.
Влемк поднялся и легким движением головы предложил ей, если она готова, идти с ним дальше. Она, казалось, задумалась, потом согласно кивнула.
За все время пути до дворца они не сказали друг другу ни слова. Королева вцепилась обеими руками в руку Влемка, осторожно, точно инвалид, переставляла ноги, время от времени вздрагивала и то откидывала назад волосы, то прикрывала ладонью глаза. Подойдя к воротам, она в нерешительности остановилась, рассматривая величественную арку подъезда так, будто видела его впервые, потом перевела взгляд на Влемка и наконец опустила голову. Водя носком правой ноги по желтовато-белой гальке, она машинально изобразила небольшой квадрат, похожий на контуры шкатулки.
— Ты пойдешь со мной? — спросила она.
Влемк вздохнул, представив себе, что потом скажут за их спиной слуги, что они подумают, увидев, в каком состоянии он привел ее домой — грязную, с распухшей губой, да еще в столь поздний час, когда давно уже прошло время завтрака. Но глаза ее смотрели серьезно и умоляюще, так что Влемк-живописец, боясь — пусть даже по пустячному поводу — ее огорчить, согласно кивнул и слегка пожал плечами.
Но тут возникло новое затруднение — у Королевы не оказалось ключа. То ли она потеряла его, то ли просто не взяла, но отпереть ворота было нечем. Тогда они отковырнули от края дороги булыжники и стали стучать по железным прутьям — сперва тихо, деликатно, потом изо всех сил. Дверь дворца распахнулась, и оттуда выскочила свора королевских борзых, а следом за ними ковылял сгорбленный старик. Псы, брызгая слюной, с громким лаем набросились на ворота, словно их специально учили пожирать незваных гостей живьем — они были худые и гибкие, как угри, с дико блуждающими глазами, острыми, как бритва, клыками.
— Смаккр! Локкр! Змёлр! — выкрикивала Королева, но они, видимо, не узнавали ее даже по голосу и продолжали, лязгая зубами, кидаться на ворота.
Королева просунула между прутьев руку, но тотчас же отдернула ее.
— Сидеть! Клауз! — приказала она. — Ирзр! Сидеть!
Старик был еще далеко, он шел не спеша, тяжело опираясь на палку, покрикивая на собак, но не сердито, а так, только для видимости. Наконец самая сообразительная или, может быть, самая боязливая из собак немного оробела, склонила голову набок и хотя лаяла так же громко, как остальные, но уже не ярилась. Королева это заметила.
— Змёлр! — крикнула она что было сил, ее лицо пылало гневом; тогда и вторая собака, навострив уши, видно, что-то почуяла. Обе вдруг зарычали, усмиряя остальных, и скоро все псы притихли, начали по-щенячьи повизгивать и скулить, просовывая острые морды между прутьев, прося хозяйской ласки. Старик, поняв, в чем дело, заторопился. — Болван! — крикнула Королева, когда он подошел достаточно близко, чтобы слышать ее. — Так-то ты управляешься с нашими сторожевыми псами?
— О, госпожа, госпожа! — воскликнул привратник, ломая руки. По щекам его текли слезы.
— Смотри, на что я похожа! — сказала Королева, как будто привратник и его собаки были виноваты в том, что на ней такое грязное и изодранное платье. — Смотри! — Она залилась слезами. — Тебе это даром не пройдет, злодей! Поплатишься ты у меня! Это так же верно, как то, что я здесь стою!
— О, госпожа, госпожа! — твердил привратник, словно не зная, какими еще словами выразить свои чувства, он продолжал в отчаянии ломать руки.
— Да отпирай, глупый ты старик! Не век же нам здесь торчать!
Влемк потрогал ее за плечо, прося успокоиться. Она сделала вид, что ничего не заметила.
Старик подскочил, едва не упав, к воротам, достал связку ключей, отпер замок и потянул за створ. Собаки, радостно тявкая, прыгали рядом.
— Болван, — сказала сквозь слезы Королева и сама взялась обеими руками за прутья. — Я вижу, ты уже совсем ничего не можешь.
В это мгновение лютого гнева, когда, казалось, ее волосы трещали от всполохов молний и встали дыбом, она выглядела точь-в-точь как на портрете, который Влемк назвал «Принцесса в гневе». Ее щеки так ярко пылали, что у Влемка перехватило дыхание.
Но он почти тотчас пришел в себя. Вытер о штаны руки и мрачно уставился в землю. Он ясно сознавал: тут всему причиной — испуг Королевы, ее убеждение в том, что она стала жертвой измены, ибо даже собственные собаки набросились на нее, да и стыдно ей было появиться в доме в таком состоянии, будто она — уличная девка, которую переехала телега; да еще присутствие Влемка привело ее в замешательство — ведь он своими глазами видит: дворец, в котором был такой порядок даже во время тяжелой болезни ее отца, теперь, когда власть перешла к ней, пришел в полное запустение. Но и при всем при этом ее гнев казался столь же неоправданным, чрезмерным, в сущности безрассудным, как ее испуг при их появлении здесь, как ее желание зазвать его к себе во дворец, чтобы он оградил ее от осуждающих взоров прислуги. Погруженный в эти мысли, он невольно покачал головой.