Нет, не жалость и даже не гнев на несправедливость бытия испытывал он сейчас, а лишь растерянность, шок, сковавшие его разум. Если бы он был верующим — он был им, конечно, но не в общепринятом смысле, — он мог бы рассердиться на бога за то, что тот плохо управляет вселенной, или, в крайнем случае, задумался бы над тем, как далеко реальное от идеального. Но этих чувств он не испытывал. Бог был тут ни при чем, и вопрос о реальном и идеальном — чисто академический. Сейчас, глядя на девочку: нездорового цвета кожа, головка болтается, она, наверное, не чувствует неудобства, бесчувственна, как труп, — он ощутил, что беспомощен, и ему стало стыдно: счастливчик, баловень судьбы, и потому нет от него проку, его жизнь легковесна и бесполезна, как воздушный шарик или струйка сигаретного дыма, которая тает, не оставляя следа.
Он едва познакомился с этой девочкой, но сейчас ему казалось — в глубине души он все же сознавал, что это не так, хотя, если бы девочка оказалась его дочерью, это так бы и было, — что, если бы Природа, мать тревог и покоя, позволила бы ему, он без колебаний поменялся бы жизнью с девочкой.
Неожиданно девочка вскрикнула и открыла глаза.
— Ну, ну, все в порядке, — сказал он, потрепав ее по плечу.
Еще не совсем проснувшись, не понимая, где она, Энн встряхнула головой.
— Ой, — сказала она и зарделась — желто-серая кожа ее потемнела. — Ой, простите, — и улыбнулась растерянно. — Мне сон приснился.
— Все в порядке, — сказал он. — Успокойтесь, все отлично.
— Ерунда какая-то, — сказала она, встряхнув головой снова, да так сильно, что мягкие волосы ее разлетелись. Она отодвинулась от него и потерла глаза руками. — Престранный сон, — опуская руки, сказала она и посмотрела в окно, чуть скосив глаза и пытаясь вспомнить, что же ей снилось. Он уже ясно видел, что первое его впечатление было ошибочным: никакого кошмара не было. — Мне приснилось, что я в каком-то вроде бы старом, противном подвале, там полно каких-то зверей, когда я попыталась открыть дверь… — Она остановилась и посмотрела вокруг, не слышит ли кто-нибудь еще. Но все спали. Она взглянула на него, сомневаясь, захочет ли он ее слушать. Он наклонился к ней с интересом, ожидая, что же дальше. Немного поколебавшись, она продолжала — Когда я попыталась открыть дверь, ее круглая ручка выскользнула у меня из рук. Я стала скрестись в дверь и каким-то образом… — Она нахмурилась, вспоминая — Не знаю как, но дверь вдруг распахнулась, и я обнаружила, что там, где должен быть выход, была… там была огромная комната. И в ней — все игрушки и куклы, которыми я когда-то играла, но которые потерялись или поломались, все совершенно новые.
— Интересный сон, — сказал он, глядя поверх ее глаз, и затем, чувствуя, что надо сказать еще что-то, добавил — Сны — странная вещь.
— Я знаю, — кивнула она и быстро спросила — А который час, вы не знаете? Еще далеко до Чикаго?
— Еще два часа. На моих часах…
И прежде, чем он закончил фразу, прервала его:
— Да, верно. Я и забыла. — Поежившись, она спросила — Здесь холодно?
— Похолодало, — сказал он.
— Слава богу! — Она посмотрела мимо него в окно, и внезапно лицо ее просветлело — А там теперь хорошо, по крайней мере молний не видно.
Мотнув головой, она отбросила назад волосы.
— Гроза осталась позади, — сказал он. — Я вижу, вы больше не боитесь.
— Вы ошибаетесь, — она улыбнулась. — Но сейчас, конечно, уже лучше. И все же я еще молюсь.
— Это хорошо, — сказал он.
Искоса посмотрев на него, она неуверенно улыбнулась и затем, глядя прямо перед собой, сказала:
— Многие не верят в молитвы и всякое такое. Из-за них и сама чувствуешь себя дурой. Все равно как, например, мальчик хочет играть на скрипке, а не на трубе или ударных. В нашем школьном оркестре вся струнная группа из девочек, кроме одного бедного мальчишки, который играет на альте. — Помолчав, она снова взглянула на него и улыбнулась. — Ведь это же странно, что я говорю вам все, что приходит мне в голову.
— Да нет, почему же?
Она пожала плечами.
— Вот кто говорит, что бог есть, кто — нет, и все правы, а им не веришь. Я сама не знаю, есть бог или нет, но когда мне страшно, я молюсь.