— Это как в старой шутке, — начал он.
Но она прервала его:
— Вы любите музыку — классическую, я имею в виду?
Нимрам нахмурился:
— О, иногда.
— А кто ваш любимый композитор?
Сначала ему показалось, что, возможно, это Макхаут.
— Бетховен, — сказал он.
И, видимо, попал в точку.
— А кто ваш любимый дирижер?
Он притворился, что размышляет.
— Мой — Сёйдзи Одзава, — сказала она.
Нимрам кивнул, поджав губы:
— Я слышал, он хороший дирижер.
Она снова тряхнула головой, откидывая волосы, которые лезли ей в глаза.
— Угу, — сказала она. Какая-то новая мысль завладела ею, лицо ее вытянулось, стало серьезным. Сложив руки, она посмотрела на них и затем неожиданно с усилием вскинула глаза, чтобы встретиться с ним взглядом. — Я вас чуть-чуть обманула, — сказала она.
Он поднял брови.
— У меня ведь есть парень. — И быстро, как бы боясь, что он может спросить его имя, сказала — Вы знаете, когда встречаешь нового человека, хочется казаться интересней, чем ты есть, ну… — Она снова стала разглядывать свои сложенные руки, и он видел, что она заставляет себя говорить — Я выбрала этот трагический путь.
Он сидел очень прямо, напряженно ожидая, что за этим последует, вот-вот готовый усмехнуться.
Она промямлила что-то и, когда он к ней наклонился, повысила голос, все еще не глядя на него, ее было еле слышно, даже сейчас:
— Я то, что они называют «временная», но я думаю — это неважно, понимаете? Это как бы… Мне становится страшно, и я плачу, только когда говорю себе: скоро я… — Он видел, что это правда; если б она закончила фразу, она бы расплакалась. Коротко вздохнув, она продолжала — Если бы наш самолет разбился, для меня это было бы почти что то же, просто немного раньше, а так — никакой разницы, если мы и погибнем от этих молний или еще что-то… — Теперь она на мгновение подняла на него глаза — Я, как всегда, несу чушь.
Глаза ее были полны слез.
— Нет, — сказал он. — Совсем нет.
Она, улыбаясь, ломала руки, словно в отчаянии, но в то же время и с удовольствием, и чувство радости нарастало, бросая вызов тяжелому бремени горя.
— Во всяком случае, у меня есть парень. Это тот, что играет на альте в нашем оркестре. Он милый. Я думаю, он прекрасный. Его зовут Стивен. — Она подняла руки и вытерла слезы. — Правда ведь, смешно? Моя жизнь удивительна. — Она усмехнулась и обеими руками закрыла лицо; плечи ее вздрагивали.
Он молча похлопал ее по руке.
— Я рассказала вам все, — заговорила она снова, когда смогла говорить, — потому что вы были так добры ко мне. Я не хотела…
— Все в порядке, — сказал он. — А знаете, ведь все добрые.
— Я знаю, — сказала она и вдруг рассмеялась сквозь слезы. — Это действительно так, правда! Вот и мой дядя Чарли говорит так же. Он живет с нами. Он старший брат моей мамы. Он говорит, что в предании о Ноевом ковчеге самое интересное то, что все звери там были перепуганные и глупые.
Нимрам рассмеялся.
— Он, правда, замечательный, — сказала она. — Только вот все время кашляет. Он умирает от эмфиземы легких, но попробуй скажи ему, что нужно бросить курить трубку или пойти к врачу, он прямо на стенку лезет. Он страшно не любит тратить деньги, но притворяется, что ненавидит докторов. Стоит лишь словом обмолвиться, как он поднимает крик: «Лживые пророки! Спекулянты! Пилюлетолкатели! Гады ползучие!» Он, правда, ужасно кричит. Мой папа говорит, что его нужно привязать во дворе вместо сторожевого пса.
Она снова засмеялась.
У Нимрама заложило уши. Начинался длинный спуск. Помолчав, он сказал:
— Я ведь тоже был не совсем честен с вами. Я не занимаюсь бизнесом.
Она посмотрела на него с ребячески жадным любопытством.
— Я дирижер симфонического оркестра.
— Правда? — спросила она, нахмурившись, и внимательно на него посмотрела, точно проверяя, не лжет ли он. — А как вас зовут?
— Бенджамин Нимрам, — сказал он.
Она явно была смущена. Сощурив глаза и порывшись в памяти, она сказала:
— Думаю, что я слышала о вас.
— Sic transit gloria mundi[6].— Он горько усмехнулся.
Она улыбнулась и, откинув волосы, сказала:
— Я знаю, что это значит.
На табло засветилась надпись: «Не курить». Далеко под ними ярко сияла огнями земля.
В фойе аэропорта О’Хара он сразу заметил свою жену (не видя его, она неподвижно стояла в толпе и улыбалась) в пальто и берете темно-красного, почти черного цвета. Она застыла, точно образ старинной картины. Он поспешил к ней. Теперь и она увидела его и, взмахнув рукой, чтобы помахать ему, разом разрушила видение, вернув себя в свое время, и легко пошла к нему навстречу. Он снял темные очки и сложил их.