Долговязый и худой Питер ходил, как ходят люди, пребывающие в депрессивном состоянии, то есть сгорбившись и опустив голову. Депрессия проявлялась и в манере общения – он старался не смотреть собеседнику в глаза, а говорил медленно и запинаясь. Заняв свое место на кушетке, он практически переставал двигаться.
Питер не пропускал ни одного сеанса и всегда приходил точно вовремя. Спустя несколько месяцев он выписался из больницы и смог вернуться к своей обычной жизни. Но во время наших бесед я все чаще и чаще замечал, что он уходит от меня в какое-то место, которое я просто не мог найти, уж не говоря о том, чтобы понять.
– Вы уже давно молчите. Можете рассказать мне, о чем вы думали все это время? – спросил я как-то раз.
– О каникулах в Девоне… когда я был еще маленький, – ответил он.
Пауза снова затянулась.
– А о чем еще? – поинтересовался я.
Питер сказал, что не думает ни о чем конкретном, а просто размышляет об одиночестве.
Я высказал предположение, что он ищет одиночества от меня, хочет каникул от наших сеансов психоанализа.
– Может быть, – ответил он.
Питер, казалось, пытался защищаться от моей профессиональной назойливости. Он вроде бы выполнял все, что от него требовалось, то есть, скажем, приходил вовремя и отвечал на вопросы, но делал все это таким образом, чтобы между нами не могло наладиться никаких осмысленных контактов. Создавалось впечатление, что он не питал никаких надежд в отношении наших бесед.
Тем не менее мне удалось выяснить, что у Питера была привычка сначала заводить друзей, а потом внезапно начинать с ними враждовать. Были у него проблемы и в профессиональной сфере. На протяжении некоторого времени он тихо и спокойно работал, а затем вдруг устраивал громкий скандал с начальством и увольнялся. Такое происходило с ним уже несколько раз подряд.
Используя эту информацию, я попытался продемонстрировать Питеру, что доступными для себя он, судя по всему, считает только две психологические позиции – непротивление или деструктивную агрессию. Он вроде бы согласился, но я так и не почувствовал, что эта идея имеет для него какое-то значение.
И вскоре эта психологическая схема начала проявляться в ходе наших сеансов. Питер перестал подыгрывать мне и начал отпускать презрительные шутки. По завершении одной особенно неспокойной недели он просто перестал приходить. Я написал ему, предлагая обсудить его решение прекратить курс лечения, но ответа так и не дождался.
Я связался с его лечащим психиатром, но она сказала, что Питер перестал появляться и у нее тоже.
Через два месяца я получил письмо от невесты Питера, в котором сообщалось, что Питер покончил с собой. Девушка рассказывала, что весь месяц перед смертью он вел себя все более и более беспокойно и все больше уходил в себя. Похороны, на которых присутствовали члены его семьи, состоялись неделю назад в крематории Западного Лондона. Она поблагодарила меня за попытки оказать ему помощь. Я ответил письмом с соболезнованиями, а потом проинформировал о случившемся психиатра Питера.
Через два месяца я получил письмо от невесты Питера, в котором сообщалось, что Питер покончил с собой. Девушка рассказывала, что весь месяц перед смертью он вел себя все более и более беспокойно и все больше уходил в себя.
Я знал, что Питер был пациентом с высоким риском неблагоприятного исхода. Согласившись взять его на лечение, я попросил помощи у одного из своих руководителей, опытного психоаналитика, написавшего книгу о самоубийцах. Он неоднократно указывал мне на элементы поведения Питера, свидетельствовавшие о его стремлении к идеализации смерти. Теперь я снова отправился к нему, опасаясь, что упустил какие-то важные моменты.
Мой руководитель постарался успокоить меня.
– Кто знает? – сказал он. – Вполне может быть, ваши психоаналитические сеансы как раз удерживали его от самоубийства весь прошлый год.
Тем не менее факт смерти Питера меня очень сильно обеспокоил. Естественно, я знал, что в любом из нас существует тяга к саморазрушению, но, несмотря на это, верил, что жажда жизни всегда должна побеждать эти импульсы. Теперь же я вдруг прочувствовал ее слабость и хрупкость. Самоубийство Питера заставило меня осознать, что жизнь и смерть в своей постоянной борьбе оказываются равными по силе противниками.
Через полгода на мой телефонный автоответчик поступило сообщение. Сначала я услышал звуки, недвусмысленно указывавшие на то, что звонили из уличной телефонной будки (гудки, падающие монетки), а потом голос Питера: «Это я. Я живой. Я хотел спросить, можно ли прийти и поговорить с вами. Звонить мне можно по старому номеру».