Тем не менее, даже воспринимая невизантийскую Европу как прибежище дикости и безверия, мусульмане отдавали себе отчет в том, что европейцы — не просто варвары, подобные прочим соседям ислама на востоке и юге. Ведь христиане, как адепты истинной религии, пусть устаревшей, но опирающейся на подлинное откровение, стояли несравненно выше приверженцев многобожия и идолопоклонничества, с которыми мусульмане сталкивались в других регионах. В то же время, в отличие от политеистов и идолопоклонников, христиане отнюдь не спешили переходить в ислам, упрямо цепляясь за свою устаревшую веру, да еще и лелеяли надежду, что эта вера возобладает над исламом.
Во время второго великого противостояния, на этот раз между Европой эпохи Возрождения и османским исламом, мало кто поддавался искушению сменить веру, и «отуреченные» были в основном авантюристами, стремившимися сделать карьеру в стране богатых возможностей, какой виделась Турция. Мусульмане по-прежнему оставались глухи к претензиям религии, которую считали устаревшей и отжившей, и растущие миссионерские усилия христианской Европы были направлены в основном на Америку и на отдаленные народы Азии и Африки к востоку и югу от исламских земель. Исламская угроза Европе в своей османской форме была по преимуществу военно-политической и до некоторой степени социальной. От Европы требовалось не обращение язычников, а освоение обширных рынков в растущих европейских, азиатских и африканских пределах Османской империи.
Новая ситуация отражается в продолжающемся и меняющемся изучении ислама в Европе. Основной целью исследования перестает быть предотвращение или обеспечение обращения в другую религию, а монастыри перестают быть исследовательскими центрами. Исследователи ислама и исследователи исламского мира начинают идти различными путями, которые лишь недавно вновь сблизились настолько, что оказались в пределах видимости друг друга. В университетах, возникавших по всей Западной Европе, ученые мужи, движимые возрожденческой любознательностью и воодушевлением, вышколенные филологическим методом гуманистов, принимаются за изучение классических арабских текстов, как религиозных, так и светских. Деловые люди, озабоченные ведением войн, дипломатии и торговли, с нетерпением ждали «новостей из Турции» и предпринимали титанические усилия для сбора и истолкования сообщений о текущем положении и недавнем прошлом устрашающего, но заманчивого партнера. Со временем подобные исследования привлекли и внимание ученых, хотя профессора университетов начали уделять им внимание лишь по прошествии нескольких столетий. Тем не менее, когда Ричард Ноллз, викарий Сэндвича, подвизавшийся одно время в Линкольн-колледже Оксфордского университета, писал, не зная ни слова по-турецки и никогда не выезжая из Англии, «Общую историю турок», опубликованную в 1603 году, к его услугам был внушительный корпус литературы на нескольких европейских языках, включая переводы турецких хроник, давший ему возможность описать в подробностях с довольно пространным экскурсом в историю «славную империю турок, ужас современного мира».
В течение долгого времени у Ричарда Ноллза и его многочисленных предшественников и информантов в Европе не было последователей среди арабов и турок, демонстрировавших в целом то же равнодушие к Европе, что и в Средневековье. Есть сведения о том, что османские государственные деятели и военачальники время от времени интересовались развитием событий за границами империи, но их интерес редко выливался в научные работы или литературные труды. Не предпринималось попыток изучать неисламские языки, а когда требовалось знание европейских языков или реалий, мусульманские владыки полагались на своих немусульманских подданных, беглецов из Европы и прочих европейцев на турецкой службе, которых мы сегодня назвали бы перебежчиками. Преследование христианами евреев и преследование католиками и протестантами друг друга не давали иссякнуть этому важному источнику пополнения людских ресурсов. В Турции следили за европейскими достижениями в области вооружений и морского дела и до некоторой степени использовали их, но искусства и науки, и даже политика и экономика Европы считались неприменимыми к нуждам ислама и потому игнорировались. Такое отношение было понятным и в некоторым смысле даже оправданным в более раннюю эпоху, к концу же XVII века, хотя турецкие паши по-прежнему правили в Белграде и Буде, а турецкие армии по-прежнему угрожали Вене, оно становилось опасно устаревшим.