В половине десятого прибыл еще один курьер, привез объемистый пакет и долго в каюте графа не задержался.
После десяти часов вечера на борту сделалось людно, запахло перегаром. Виртуозно ругался вахтенный начальник, вызывая сдержанное одобрение матросов и краску на лицах юных гардемаринов. Команда погуляла на берегу в целом культурно: ни сильно пьяных, ни сильно битых. Лишь одного кочегара, принесенного товарищами совсем сомлевшим, отливали водой на баке. К носам двух опоздавших боцман Зорич поднес громаднейший кулачище и доложил вахтенному начальнику их фамилии.
Тот только рукой махнул:
– Что мне опоздавшие! С часу на час ожидаем самого Михаила Константиновича, а тут, извольте любоваться, этакая банда! Распорядитесь-ка, голубчик: кто навеселе – тем сейчас же спать до протрезвления. После с ними разберемся. А то учует его высочество этакий дух…
– Ему понравится, – весело предположил кто-то из матросов.
– Кто сказал?! – вскинулся вахтенный начальник, но за громовым хохотом услышан не был. Покривил губы, покусал ус, рассмеялся сам.
– Всем, кроме вахтенных, отбой! Позовите Аврамова, пусть даст нашатыря этому папуасу… Позор! Моряк, а пить не умеет…
На том и кончился день. Какое-то время горел свет в кают-компании, но потом погас и он. Лишь в каюте, занятой чиновником Третьего отделения, о чьей таинственной персоне уже успели распространиться слухи, долго не ложились спать, и лучик света от масляной лампы, пробившись сквозь занавеску, падал в зябкую черноту Финского залива и плясал на мелкой зыби.
Кто-то поцарапал дверь. Донесся приглушенный шепот: «Барин, а барин…» Лопухин открыл глаза и рывком сел на койке.
Отдернул занавеску.
Судя по скудному свету, пробивавшемуся извне, рассвет уже наступил, обещая петербуржцам серый день с моросью из низкого неба – такой день, что лучше бы и не надо. Лопухин прекрасно знал, что именно в такие дни полицейские сводки пестрят сообщениями о кошмарных убийствах, совершенных «просто так», без внятных мотивов.
Не повезло столичным жителям с климатом. Ступил однажды Петр Великий на зыбкий бережок, забрел в болото, топнул ботфортом, распугал лягушек и повелел строить здесь.
Построили. А как жить под серым давящим небом? Возвели две иглы – Адмиралтейскую и Петропавловскую – чтобы ковырять ими низколетящие облака, да так ничего и не проковыряли. У кого погода, а у петербуржцев – только климат. Иные уверяют: пожили, переболели сколько нужно бронхитами и чахоткой и приспособились. Вывелась-де новая человеческая порода. Ой ли?
Как будто можно перейти в иную, лучшую породу, наглотавшись разных лечебных декоктов! Как ни живи – хоть имей три доходных дома и особняк с каменными львами на воротах, хоть ходи каждый день в присутствие и дослужись к пенсии до титулярного советника, хоть в фартуке с бляхой мети дворы, – все одно помрешь от водки и от простуд, как обыкновенный хомо сапиенс. Какая новая порода, о чем вы, господа? Любой иноземец скажет: русские люди всюду одинаковы, от Нарвика до Камчатки, от Николаева-на-Мурмане до Константинополя…
Спросонья графу всегда являлись ненужные мысли – явились, пронеслись в долю секунду и исчезли.
Карманные часы показывали четверть седьмого. Однако!..
Снова царапанье и шепот:
– Барин, а барин…
Мальчишка, конечно же. Нил с Енисея.
Накинув персидский халат, граф повернул ключ в дверном замке:
– Чего тебе в такую рань? Гальюн ищешь, что ли?
Нил изо всех сил замотал головой. Выглянув в коридор – никого, – граф втащил мальчишку в каюту.
– Ну?
– Барин, тут на корабле один человек, – выдохнул Нил. – Я вчера его видел.
– Где?
– В Питере. Возле речки.
– Какой человек?
– Обыкновенный. В картузе. С ним еще другой был, так тот важный господин. Шапка у него, как труба у паровоза.
– Цилиндр? Ну так что же?
– Странные они, – сообщил Нил. – Тот, который важный, и грит: «Дестроу, – грит, – экскрикшнc». Видать, язык у него без костей. А тот, что в картузе, кивнул только.
– Погоди-ка… – Граф вдруг заинтересовался. – Ты говоришь, один из них находится сейчас на борту «Победослава»? Тот, что был в картузе?
– Как бог свят, барин! Он это. Только он теперь без картуза и одет по-моряцки. Вечор взошел на палубу и сразу вниз – нырь!
– Стой! Сядь и рассказывай подробно. С самого начала.
Рассказ Нила многократно прерывался вопросами со стороны графа. Нил весь извелся. Поди объясни, зачем его занесло на Гороховую! Знал бы – объяснил, жалко, что ли? И не менее трех раз барин заставил Нила повторить услышанные странные слова.
– Дестроу экскрикшнc. Точно так, барин. Слово в слово.
– А что-нибудь еще из их разговора ты случайно не запомнил?
– Нет, барин. Они не по-нашенски разговаривали. А я у них дорогу спросил. А этот в картузе как на меня зыркнул…
– Ну-ну. Испугался?
– Еще чего! – возмутился Нил. – Ничего я не испугался, а слова ихнии запомнил. Может, зря?
– Может, и не зря, – сказал граф. – Скажи-ка лучше: он тебя хорошо рассмотрел?
– Он? Надо думать, хорошо. Вот так вот я стоял, а вот этак – он…
– Ну и не мельтеши теперь у всех на виду. Сможешь мне его тайно показать? Я позабочусь, чтобы он тебя не увидел.
– Показать? Я-то? Смогу, барин. А кто он?
Последний вопрос Нил задал шепотом. Сам понял: дело серьезное.
– Кем бы он ни был, тебе на «Победославе» оставаться нельзя… – Несколько секунд Лопухин напряженно раздумывал. – Боюсь, что мое намерение устроить твое будущее придется отложить до лучших времен… Или вот что: на «Чухонце» пойдешь? Снесешь капитану Басаргину записку, он возьмет тебя юнгой. Согласен?
Нил в нерешительности переступал с ноги на ногу.
– А бить будут? – спросил он с опаской.
– Обязательно, – пообещал граф. – Юнг бьют. Зато полсвета объедешь, разные страны повидаешь, да и заработаешь сколько-нибудь денег. От меня прямо сейчас держи рубль. И это не последний… особенно если на «Чухонце» будешь держать открытыми глаза и уши. А потом я сделаю из тебя человека. Решай.
– Барин, я иудой быть не желаю! – выпалил вдруг Нил.
– А тебе никто и не предлагает, – Граф усмехнулся углом тонкого рта. – Ты книжки о сыщиках читал когда-нибудь? Ксаверия Ропоткина, к примеру? Или Аглаю Мальвинину?
Нил кивнул. В подтибренной им на вокзале в Тюмени корзинке с провизией оказалась книжка Мальвининой, заляпанная соседством с жирными пирожками. Пирожки Нил съел, а книжку прочитал почти всю. Даже жалко было швырять ее в физиономию кондуктора поезда «Омск – Екатеринбург», но иначе злой кондуктор настиг бы безбилетника и, надрав уши, высадил на ближайшем полустанке. А так удалось оторваться и спастись в багажном вагоне.
– Годишься ли ты в сыщики, мы сейчас проверим. Ну-ка повернись к двери! Теперь отвечай как можно подробнее: что лежит на моем столе?
Нил наморщил лоб.
– Значит, так… Хрустальная пепельница с окурками папирос, портсигар серебряный с гербом, гребешок прямой черепаховый, стакан пустой в подстаканнике, носовой платок, стопка бумаги, самопишущее перо, чернильница, точилка для карандашей, карандаш и э-э…
– Что еще?
– Дагерротипный портрет в рамке. На нем какая-то барыня.
– Все?
– Все, барин.
– Для первого раза удовлетворительно. Впредь будь более внимательным. На гребешке несколько волос темно-каштанового цвета, умеренной длины. На столешнице отпечатались несколько совершенно засохших следов от подстаканника, частично перекрывающих друг друга. Кроме того, там имеются несколько мелких стружек, оставшихся от заточки карандаша. Это мелочи, но в нашем деле нет ничего важнее мелочей. Говоря короче, в сыщики-стажеры ты годишься. Дело за твоим согласием.
Мальчишка долго сопел, то и дело зачем-то оглядываясь. Наверное, по закоренелой привычке высматривал, куда бы сбежать. Затем неуверенно кивнул и втянул голову в плечи.
– Ну вот и хорошо. Подай перо и бумагу.
Записка была готова в минуту.
– Спрячь и не теряй. Ну-с, теперь подумаем, как бы мне ненароком познакомиться с этим «разрушителем выделений»…