Внизу, на палубе, множество тяжело дышащих мужчин ютились под навесами. Вода, воздух, солнечный свет обрели теперь какое-то мрачное, изнуряющее великолепие, и вечный праздник природы превратился как бы в насмешку над этими существами, над этими организованными и все же эфемерными жизнями.
…Однажды, наверху, Сильвестр стал свидетелем удивительного случая: огромная стая незнакомых ему птичек бросилась на корабль, точно вихрь черной пыли. Вконец выбившиеся из сил, эти крошки давались в руки, сидели на плечах у матросов.
Но вскоре самые изможденные стали умирать – умирать тысячами – на реях и в портах,[27] под страшным солнцем Красного моря.
Они перелетели через громадные пустыни, гонимые ураганным ветром. Из страха упасть в эту бесконечную синеву, в последнем рывке, уже обессиленные, странные пернатые бросились на идущий корабль. Там, в какой-нибудь далекой области Ливии,[28] их расплодилось видимо-невидимо, и тогда слепая бездушная мать-природа исправила свою же ошибку, исправила с той же бесстрастностью, как если бы речь шла о поколении людей.
И все же они умерли – палуба была устлана маленькими тельцами. Эти черные лохмотья с намокшими перьями еще вчера воплощали жизнь, песни, любовь, а сегодня Сильвестр и другие матросы жалостливо расправляли на ладонях тонкие синеватые крылья несчастных, а потом метлой отправляли их в великое небытие моря.
Затем прилетела саранча, и корабль тоже был усеян ею.
Люди плыли еще много дней в неизменной синеве, в которой уже не было видно ничего живого, если не считать рыб, порой выпрыгивавших из воды…
…Проливной дождь, тяжелое темное небо – берега Индии. Сильвестр только что ступил на эту землю: ему выпал случай войти в команду шлюпки.
Он мок под теплым ливнем и наблюдал вокруг себя странные вещи. Все было изумительно зеленым, густая листва деревьев напоминала гигантские перья, а у прогуливающихся людей были большие бархатистые глаза, которые, казалось, смыкались под тяжестью ресниц. Ветер, сопровождавший ливень, доносил ароматы мускуса и цветов.
Женщины делали матросу манящие знаки, что-то вроде «Послушай-ка, красавчик, иди к нам!». Но в этой очарованной стране их призыв волновал, дрожь пробегала по коже. Дивные выпуклые груди виднелись под прозрачной кисеей; женщины были точно изваянные из бронзы.
Все еще нерешительный, но завороженный, он двинулся было за ними…
Но тут короткий свисток, похожий на птичью трель, внезапно позвал его в отчаливающую шлюпку.
Шлюпка набрала ход и – прощайте, индийские красавицы! Судно вновь вышло в открытое море, а он по-прежнему оставался девствен, как ребенок.
Проведя еще неделю среди морской синевы, судно прибыло к берегам другой страны дождей и пышной растительности. Шумная толпа желтокожих мужчин, несущих корзины с углем, тотчас наводнила корабль.
– Так, значит, мы уже в Китае? – спросил Сильвестр, видя, что высадившиеся на палубу похожи на форфоровых болванчиков и волосы у них забраны в хвостики.
Нет, сказали ему, это всего лишь Сингапур, надо набраться еще немного терпения. Он поднялся к себе на марс, чтобы спастись от черной пыли, которую гонял ветер, пока уголь из множества корзин с лихорадочной поспешностью пересыпали в бункера.[29]
Наконец в один прекрасный день корабль прибыл в бухту Туран,[30] где стояло на якоре и держало блокаду судно под названием «Цирцея». Он уже давно знал, что ему предстоит служить на этом судне, и его действительно отправили туда с вещами.
На «Цирцее» он встретил земляков и даже двух исландских рыбаков, в тот момент служивших канонирами.[31]
Тихими теплыми вечерами, когда нечего было делать, они отдельно от других собирались на палубе и предавались воспоминаниям, создавая для себя маленькую Бретань.
Минуло пять месяцев бездействия в этой унылой бухте, пять месяцев он чувствовал себя точно в изгнании, прежде чем наступил долгожданный момент, когда нужно было идти сражаться.
Пемполь, последний день февраля, накануне ухода рыбаков в Исландию.
Го, бледная, застыла у двери своей комнаты.
Там, внизу, Янн разговаривает с ее отцом. Она видела, как он пришел, и теперь неясно различала его голос.
Они не виделись всю зиму, словно судьба все время удаляла их друг от друга.
После визита в Порс-Эвен она стала возлагать некоторые надежды на праздник Прощения, во время которого есть много возможностей свидеться и поболтать вечером на площади, в компании. Но в день праздника, с самого утра, когда на улицах уже развевались белые материи с зелеными гирляндами, завывающий ветер с запада пригнал в Пемполь проливной дождь. Небо никогда еще не было таким черным, как в то утро. «Из Плубазланека не придут», – с грустью заключили девушки, ожидавшие возлюбленных из тех краев. И действительно, никто не пришел, а если и пришли, то очень быстро разбежались по трактирам. Ни шествий, ни гуляний не было, и она с еще более щемящим сердцем весь вечер просидела у окна, слушая, как журчит вода по крышам, а из трактиров доносятся громкие песни рыбаков.
Вот уже несколько дней ожидала она прихода Янна, догадываясь, что если дело с продажей судна до конца не улажено, то отец Гаос, не любящий ходить в Пемполь, пришлет сына. Она дала себе слово, что, вопреки обычаям, подойдет к нему и заведет разговор, чтобы все выяснить раз и навсегда. Она упрекнет его, что он разбередил ей душу, а потом забыл – так поступают только парни без чести и совести. Упрямство, диковатость, привязанность к морскому делу или же боязнь отказа… – если дело, как говорил Сильвестр, только в этом, то – кто знает! – быть может, все станет на свои места. И тогда на лице парня вновь появится добрая улыбка, та самая, которая изумила и очаровала Го прошлой зимой. Надежда придавала девушке смелости, наполняла сердце почти сладостным нетерпением.
Издалека все кажется таким простым и легким.
Янн пришел как нельзя вовремя: отец сел покурить и потому – она знала – не станет утруждать себя проводами гостя до дверей. Значит, в коридоре никого не будет и она сможет наконец объясниться с Янном.
Но когда долгожданный момент настал, ее решимость поубавилась. Одна лишь мысль о том, чтобы встретить его возле этой лестницы, увидеть лицом к лицу, приводила ее в дрожь. Сердце колотилось так, словно готово было разорваться… Подумать только, вот сейчас дверь внизу откроется – с легким скрипом, таким привычным, – и он выйдет из комнаты!
Нет, она никогда не отважится, какое бесстыдство, лучше мучиться ожиданием и умереть от тоски, чем пойти на такое. Она немного отступила в глубь комнаты с намерением сесть работать.
Но тут же остановилась в растерянности, вспомнив, что завтра рыбаки уходят к Исландии и это единственная возможность увидеться с ним. Упустишь ее – и придется опять месяцами томиться от одиночества и ждать, мучиться, терять еще целое лето своей жизни…
Дверь внизу отворилась: Янн вышел! Внезапно решившись, она сбежала по лестнице и, дрожа, остановилась перед ним как вкопанная.
– Месье Янн, я бы хотела поговорить с вами.
– Со мной… мадемуазель Го?.. – тихо произнес он, поднеся руку к шапке.
Он смотрел на нее своими живыми, но какими-то дикими глазами, откинув назад голову; на суровом лице читалось недоумение, словно он не знал, останавливаться ему или нет. Выставив ногу вперед, всякую минуту готовый уйти, он прижимался широкими плечами к стене узкого коридора, как бы отдаляясь от девушки.
Похолодев, Го уже не находила слов, которые приготовилась сказать: она не предвидела, что он может нанести ей такую обиду – пройти мимо, не выслушав…
– Неужели наш дом внушает вам страх, месье Янн? – спросила она каким-то сухим и странным голосом, которым вовсе не хотела говорить.
27
Порты – отверстия в борту судна; известны главным образом орудийные порты, через которые в эпоху парусного флота велся артиллерийский обстрел; здесь применяется в значении «иллюминатор».
28
Ливия – в прежнем смысле – часть Африки, расположенная западнее Египта, иногда так называлась и вся Северная Африка (по названию древнеримской провинции).
29
Бункер – хранилище на судах для сыпучих и кусковых массовых грузов (угля, песка, зерна и пр.).