— Мне кажется, он хороший человек.
— Хорош-то хорош, да и оставь его, нам что за дело. Каждый должен о себе думать.
— Тебе нравится эта работа?
— Мне никакая работа не нравится. Я стремлюсь к тому, чтобы благосостояние было нормальным. А в этом филиале я не останусь. Каким угодно способом, но переведусь в филиал возле базара. Там клиенты денежные все, не то, что здесь, сто-двести туманов снять-положить. Там счета — свыше миллиона. Познакомлюсь с ними, займусь торговлей. Вообще банк сам по себе не важен, да и торговля тоже. Деньги важны. Человек должен нюхом чувствовать, где деньги, и туда стремиться. А то, что тут, мне не подходит. Прилепились к железной дороге… Это место ссылки, как край света, сюда посылают тупых и неудачников, я тут не останусь. Нет, не останусь!
Он замолчал. И тут же сильно сжал свои бледные, палевого цвета губы. Его каменное лицо стало еще холоднее, чем прежде. Он вел себя так, словно рядом с ним никого не было, и говорил, не разжимая губ. Руки его были белыми, пальцы — длинными и костлявыми, ногти — круглыми и коротко обрезанными.
Исмаилом овладела тревога, даже руки задрожали. Каменный, холодный мир Сафара испугал его. От его собственного мира отстоял он на многие мили. И Исмаил был неспособен шагнуть в эту страшную и жестокую, угрюмую вселенную. Сам он принадлежал к тому миру, центром которого была кофейня Али-Индуса и та индийская актриса с ее красивой родинкой и изящной улыбкой.
— Парень, иди деньги считать!
Голос Хедаяти привел его в чувство. Он медленно поднялся и подошел к Хедаяти. Опять сел на тот же стул и занялся пересчетом.
— Что он говорил?
— Ничего особенного, о банке и тому подобное.
— Он парень сообразительный, учись у него. А теперь считай так внимательно, как можешь!
И он считал, заставляя себя и мучаясь.
Когда, ближе к вечеру, рабочее время кончилось, он навел порядок на своем столе, пошел в буфетную, снял там галстук и повесил его на вешалку. Расстегнул воротничок рубашки. Накинул пиджак на руку. Попрощался со всеми и быстро вышел из филиала. На улице вздохнул наконец глубоко. Ступил несколько шагов — и почувствовал легкость, захотелось бежать и даже лететь. Автоматически он пошел в сторону железной дороги. Невдалеке от нее был небольшой ручей с черной, как смоль, водой, несущей с собой ил и грязь. Рядом с ручьем к железной дороге склонился старый ясень с перекрученными ветвями без коры. Несколько мальчишек, закатав штаны на бедра, бродили в воде ручья, отыскивая монетку или бусину, или еще какие-нибудь потерянные вещи. Мальчишки были черные и худые, на груди и меж коротких волос головы у них блестел пот. Исмаил прошел мимо них. Дошел до будки стрелочника. Старик был на месте. Сидел в своей будке на лежанке и смотрел в окно. Исмаил проследил за его взглядом: старик наблюдал за вороной, взгромоздившейся на ветку ясеня, и за мальчишками, возившимися в иле и грязи ручья.
— Салям.
Тот повернулся и смотрел на Исмаила. Вначале не узнал его. Потом удивленно спросил:
— А где же галстук ваш?
— Оставил его в сейфе банка.
— Хорошо сделали, там он не пропадет.
— Да, еще и интерес набежит.
— Что?
— Так, ничего.
— Слава Аллаху, вы — господин с перцем.
— Как скажете. Это вы мне утром перца подсыпали. А я сейчас зашел спросить, как ваши часы — идут?
Стрелочник посмотрел на часы и сказал:
— Работают, я их завел.
— Для того и зашел, чтобы спросить.
— Пожалте чайку!
— Спасибо, я пойду.
И он вышел из будки. В конце железнодорожных путей солнце опускалось в клубы пыли и дыма. Он пошел в ту сторону. Пошел сперва по шпалам, ступая на одну шпалу за другой, правой ногой, левой, правой, левой — не пропуская ни одной. Шел и считал. Смотрел под ноги. И быстро-быстро переступал, стараясь не пропустить ни одной шпалы, словно он считал купюры. Досчитал до тысячи. Утомился. Из-за того, что все время смотрел под ноги, голова кружилась. Больше он не считал. Поднял голову. Ручей, полный ила и грязи, все так же тек неподалеку от рельс. Тут и там его закрывал тростник или высокая дикая трава. Порой он встречался взглядом с удивленным прохожим, идущим ему навстречу между двумя рельсовыми путями. Они исподлобья смотрели друг на друга и расходились, каждый своей дорогой.
Исмаил решил пойти по самому рельсу. Идти по тонкой и гладкой стальной полосе было тяжело, особенно в этих туфлях с новыми скользкими подошвами. Он пытался идти по правому от себя рельсу, но не удержать было равновесия. Он перекидывал с места на место пиджак, который нес на руке, извивался всем телом, но одна нога все время срывалась. Чуть позже он понял, как держать равновесие, и двинулся вперед. Дальше одного шага от себя он ничего не видел. Старался не упасть с рельса. Говорил себе: если упаду, сгорю. А я не хочу гореть! Опустив голову, он с трудом, но упорно двигался вперед. Гореть не хотелось. Хотелось победить, пусть даже он вновь превратится в ребенка, который только учится ходить, пусть он еле ковыляет и ползет, как черепаха. Он ничего не слышал и не видел вокруг себя. Уставившись на стальную полосу, работая напряженными мышцами ног, он двигался вперед. Он не знал, сколько прошел, и понятия не имел, докуда хочет дойти. Хотелось все идти и не сгореть.