«Why are ye bask so soon?» inquired the Laird, immediately recognizing his own staff through years of experience. «I've had some bad jews from my Mammy — she's coming to seagull me, if its all ripe with you sir.» The Laird thought for a mumble, then his face lit up like a boiling wart.
«You're all fired» he smiled and went off whistling.
Живет со мною попка
Большой приятель мой
Везде мы с ним гуляем
В Британии родной
Назвал его я Джеффри
В честь деда своего —
Тот тоже тараторил,
Не смысля ничего
Не всем по нраву попки
Веселый желтый род
Кой-кто их ест на завтрак
Иль кошке отдает
Мой дядя слопал попку
Тот был жирен и желт
Я плакал «Ронни!» — но злодей
И ухом не повел
А дядю звали Артур
Он был отцовский брат
Пошел он в зоомагазин
И слопал всех подряд
Врачи в желудок к дяде
Полезли с головой
Нашли там целый зоопарк
Что и сгубил его
Щебечет, скачет Джеффри
Как в комнату вхожу я
Его я с ложечки кормлю
Яичницей-глазуньей
Мой попка в чудной форме
И очень любит петь
Когда по воскресеньям
Его включаю в сеть
По комнате порхает он
Не опуская лап
А если очень счастлив
На голову мне — кап!
Сейчас блюдет диету он
Чтоб похудеть слегка
Коль он поправится еще
Нужна будет клюка
Огромный попка на клюке!
Представьте, вот так хохма!
От зрелища такого
Со смеху можно сдохнуть
Таков мой попка Джеффри
Толстенный как сова
Он мне отца роднее
А мне лишь тридцать два
I have a little budgie
He is my very pal
I take him walks in Britain
I hope I always shall.
I call my budgie Jeffrey
My grandads name's the same
I call him after grandad
Who had a feathered brain.
Some people don't like budgies
The little yellow brats
They eat them up for breakfast
Or give them to their cats.
My uncle ate a budgie
It was so fat and fair.
I cried and called him Ronnie
He didn't seem to care
Although his name was Arthur
It didn't mean a thing.
He went into a petshop
And ate up everything.
The doctors looked inside him,
To see what they could do,
But he had been too greedy
He died just like a zoo.
My Jeffrey chirps and twitters
When I walk into the room,
I make him scrambled egg on toast
And feed him with a spoon.
He sings like other budgies
But only when in trim
But most of all on Sunday
Thats when I plug him in.
He flies about the room sometimes
And sits upon my bed
And if he's really happy
He does it on my head.
He's on a diet now you know
From eating far too much
They say if he gets fatter
He'll have to wear a crutch.
It would be funny wouldn't it
A budgie on a stick
Imagine all the people
Laughing till they're sick.
So that's my budgie Jeffrey
Fat and yellow too
I love him more than daddie
And I'm only thirty two.
Жила-была хрюшка и сеть гнойников
Однажды, как-то раз, далеко-далече, за тридевять дисней — скажем, триста лет отсюдова, коли вам хочется, — жили-были в неясном лесу гнойники, или кретинчики, целая сеть, а звали их: Грязнуля, Брюзга, Трусишка, Пустобрех, Зубоскал, Алис? Забияка — и Сосиска. Так вот, копались они, копошились, значит, в алмазных прудниках, бааагатых без чего-то. Каждый раз, когда они шли домой с горботы, они пели песенку — совсем как обычные горбочие, — а звучала она, кажется, так: «Йо-хо! Йо-хо! На горботу мы идем!» — в общем-то глупо, ведь шли они к себе домой (хотя может и дома надо было маленько горбатиться).
В один перекрестный день (гнойники) приперлись домой, примирно в шесть чихов, и кого, вы думаете, они там насолили?! — а там Была Хрюшка. Лежит себе в брюзговой постели, да похрюкивает. Впрочем, тот не особо воздорожал. «Кто это съел мою какакашку?» — завопил тут Сосиска, завсегда носивший светло-голубой пуловер. Тень-дребедень, во брачном Зламке, который стоял в миле вокруг, некая женьшина парится в свое ежедневное зеркало и горланит: «Свет мой, зеркальце, скажи, кто красивше всех вокруг?» — что совсем даже не в рифму. «В Киеве дядька», — сообщает зеркальце. «Криш О'Мэллей», — вырывается тут у жилыцины, каковая на проверку оказывается не то Королевой, не то ведьмой, а то и вовсе какой-то желудью.
«Она опять говорит с тем зеркалом, папа, — ябедничает Мист Кредок. — Как ни посмотрю, она все разговаривает с тем зеркалом». Тут папаша Крэдок медленно отделяется от книги, которую пожирает, и объясняет, что она не обязана никому при этом нравиться; заодно добросовестно подпаливает собственного слона. «До смерти достал меня тот слон, — хрипит он. — До смерти надоело, ведь жрет как слон, и объел уже весь дом».