Существует другая, более крайняя точка зрения: некоторые исследователи склонны считать, что парнасским, собственно говоря, можно признать лишь творчество Леконта де Лиля и Эредиа, или даже одного Леконта де Лиля.
Видимо, вопрос несколько прояснился бы, если бы речь шла не о парнасской доктрине в целом, а о парнасских тенденциях в произведениях того или иного французского поэта второй половины XIX в.[443]
Выявление этих тенденций имеет непосредственное отношение к нашей теме, так как, по общему признанию, именно в творчестве Эредиа они нашли свое наиболее законченное воплощение[444].
Одним из основных принципов «Парнаса» было требование соединения искусства и науки, т. е. использование в творчестве последних достижений археологии, позитивистской философии, естествознания и т. д. Предполагалось также стремление к непосредственному и «автономному» показу мира, что должно было достигаться за счет возможно более спокойного описания в четких образах и выверенных фразах каких угодно человеческих страстей и общественных потрясений. Непременным условием было совершенство, «скульптурность» формы.
Наибольший интерес для нас представляют требования, предъявляемые к языку. «Парнасцы, — по словам В. Брюсова, многим им обязанного, — ввели язык строгий, почти научный, в котором подбор слов был основан на объективном изучении предмета, изображенного поэтом»[445]. Романтической импровизации, лексической, а в какой-то мере и грамматической свободе они противопоставили другие «добродетели»: порядок и точность, четкий, ясный, «правильный» язык.
Очевидно, что все эти тенденции не только не препятствовали, но в максимальной степени помогли Жозе-Мариа де Эредиа стать французским поэтом.
5
Хотя печататься Эредиа начал еще в 60-е гг.,[446] широкая известность и всеобщее признание к нему пришли только после выхода в свет книги «Трофеи»[447]. Этот сборник стихов явился литературным событием, имевшим чрезвычайно большой резонанс. Французская Академия присудила Эредиа «Grand Prix de Poésie». Официальным откликом на сборник послужили более чем 200 восторженных статей, напечатанных в различных журналах и газетах. Именно «Трофеи» дали поэту возможность выдвинуть свою кандидатуру в Французскую Академию, и, хотя у него были такие конкуренты, как Э. Золя и П. Верлен, Эредиа получил 19 голосов из 32. Знаменательно, что французское гражданство он получил тоже только после публикации этого сборника. В это время, когда остались позади споры между парнасцами и символистами, когда границы и контуры этих течений в основном определились, стало очевидно, что Эредиа является самым типичным поэтом «Парнаса», единственным истинным и верным учеником Леконта де Лиля[448].
Литературное наследие Ж.-М. де Эредиа в основном составляют сонеты, которые дают возможность говорить о нем как об одном из самых замечательных мастеров этой стихотворной формы. Испанское имя, по мнению Теофиля Готье, не помешало Эредиа создать самые прекрасные на французском языке сонеты[449]. К этой высокой оценке полностью присоединяется П. Верлен: «Все писатели эпохи Возрождения до самого отдаленного потомства прибегали к сонету, который вновь восторжествовал у нас с 1830 г. и нашел в лице Жозе-Мариа де Эредиа, в этом испанце, так удивительно усвоившем себе язык и миросозерцание француза (разрядка наша. — В. Б.), своего специального великого поэта…»[450].
Однако для нашей темы еще больший интерес представляет тот факт, что Эредиа, за редким исключением, писал только сонеты[451]. Почти половина стихотворений, написанных на Кубе (в том числе первое), представляют собой сонеты. В первое же десятилетие своей жизни во Франции, включившись в парнасское движение, Эредиа писал только сонеты. Естественно предположить, что стойкое предпочтение, отдаваемое одной, причем именно сонетной форме, не было случайностью[452].
Престиж сонета во Франции, чрезвычайно высокий в эпоху Возрождения, после охлаждения к этой форме писателей-классицистов, в какой-то мере вновь восстановлен Сент-Бёвом. Некоторую дань сонету отдали романтики: А. де Виньи, А. де Мюссе, В. Гюго. Первая попытка в новое время написать цикл сонетов принадлежала О. Барбье. Однако прежде всего Ж.-М. де Эредиа опирался на античные сонеты Т. де Банвиля и на сонеты Леконта де Лиля[453].
443
Знаменательно, что парнасцы предполагали сплотить вокруг себя единомышленников, понимаемых, по всей вероятности, довольно широко, во всех странах и создать в той или иной степени оформленную «Международную ассоциацию поэтов». В рукописном отделе ИРЛИ (Пушкинский Дом) в архиве А.Н. Майкова (Ф. 168. № 16864/С VIII б) хранится чрезвычайно интересное письмо Катюля Мендеса, выступающего в качестве «организатора международного сообщества поэтов». Французский поэт предлагает А.Н. Майкову и его друзьям составить русскую секцию этого сообщества. К. Мендес сообщает, что парижская секция, почетными председателями которой избраны Виктор Гюго, Леконт де Лиль и Теодор де Банвиль, уже сформирована. По его словам, английская, провансальская, итальянская, испанская, австрийская, немецкая, бельгийская, шведская и американская либо уже присоединились к ассоциации, либо, по крайней мере, заявили о своем желании присоединиться к ней в ближайшем будущем. Впрочем, представления К. Мендеса о русской поэзии были расплывчатыми: письмо аналогичного содержания он послал Н.А. Некрасову (см.: Научн. бюлл. ЛГУ, 1947, № 16–17, с. 81–84. Публикация Б.Г. Реизова).
444
См., например: Souriau М. Histoire du Pamasse. París, 1929. P. 290; Vincent Fr. Les Pamassiens. París, 1933. P. 301, 312; Martirio P Pamasse et Symbolisme. P. 72.
446
См.: Madelaine J. Les premiers vers de Hérédia. — Revue d’histoire littéraire de la France, t. 20. Paris, 1913. P. 198–200; Demeure F. Les premiers sonnets de Hérédia. — Romanic Review. New York, 1931, fevr., p. 295–300. — Большинство стихотворений, включенных впоследствии в сборник «Трофеи», было ранее опубликовало в различных периодических изданиях, прежде всего в трех выпусках «Le Pamasse contemporain», а также в таких журналах, как «La République des lettres», «Revue des deux Mondes», «La Revue des Lettres et des Arts», «La Revue Encyclopédique», «Mercure de France», «Nouvelle Revue» и т. д. Подробнее об этом см.: Bouvier Е. La date de composition des sonnets de Hérédia. — Revue d’histoire littéraire de la France, t. 19. Paris, 1912. P. 108–169; Madelaine J. Chronologie des sonnets de Hérédia. — Ibid., p. 416–121.
447
Тогда же появляются первые русские переводы его сонетов (см.: Поступальский И.С. Материалы к русской библиографии Жозе-Мариа де Эредиа. — В кн.: Жозе-Мариа де Эредиа. Трофеи, с. 305–310). Однако впервые русские читатели узнали о творчестве этого французского поэта значительно раньше, в 1878 г., из напечатанных в «Вестнике Европы» «Парижских писем» Э. Золя (№ 2, СПб., с. 383): «Жозе-Мариа де Эредиа писал сонеты удивительной красоты со стороны формы. Парнасцы охотно признают, что он всех их перещеголял изяществом формы. Стих его звучен, слоги звенят, точно медь. Нельзя извлечь из речи более звонкой музыки». «Однако поэт, — добавляет Э. Золя, — остается неизвестен публике, которая требует от поэзии кое-чего другого, кроме бряцания кимвал».
448
См.: Vincent Fr. Les Pamassiens, p. 194; Sonrían M. Histoire du Pamasse, p. 435. — Впрочем, при всей симпатии, которую испытывали к Эредиа его друзья-парнасцы, чувствовалось, что они все же не понимали, как ему, при его кубинском происхождении, удалось создать столь прекрасные французские стихи. Высказывалось даже мнение, что все сонеты, включенные позднее в «Трофеи», были написаны опекавшим молодого кубинца Леконтом де Лилем (См.: Sonrían М. Histoire du Pamasse, р. 297).
451
Показательно, что почти все произведения, созданные Эредиа в иных стихотворных формах (такие, например, как цикл «Romancero» или поэма «Les Conquérants de ГОг»), либо тематически, либо формально восходят к испаноязычной поэзии и испанской или латиноамериканской истории.
452
В этом состоит принципиальное отличие Эредиа как от Леконта де Лиля, так и от других поэтов-парнасцев, любивших сонетную форму. «Парнас» в целом отличался значительно большим тяготением к разнообразию форм.
453
Разумеется, Эредиа были известны многочисленные сонеты Шарля Бодлера, однако их экспериментальный характер, видимо, шел вразрез с его устремлениями и поэтому никакого отражения в его собственной сонетной практике не получил.