– Ну уж коли желаешь убедиться, тебе нужно лишь спуститься в Тумбес – и ты его найдешь: кувыркается там с девчонками, те ему просто прохода не дают. Проклятый Длинноухий не хотел, чтобы он отправился со мной, не понимаю почему. Мы с ним уже давно не разлей вода.
Его собеседник выглядел озабоченным.
– Он мне ничего не сказал про черного человека, – пробормотал тот почти себе под нос. – В Куско тоже никому не известно о его присутствии. Гонцы говорили только о высоком, белом и бородатом человеке. Повелителе грома и смерти, однако о каком-либо… «черном» не было сказано ни слова. Ты уверен, что тебе не приснилось?
– Ой, ну хватит уже! – запротестовал Алонсо де Молина. – Еще немного – и ты меня разочаруешь. Неужели так трудно представить себе, что существует человек, у которого кожа того же цвета, что и твои волосы? – Он придвинул свое предплечье к предплечью инки. – Я вот белый, ты медного цвета, что странного в том, что кто-то родился более темным?
Чабче Пуси, кураке Акомайо, требовалось время, чтобы уложить в голове огромное количество сведений, которые приходилось переваривать в ускоренном порядке, и, в очередной раз разгладив край туники, он тряхнул головой и направился к ближайшему из своих людей, которому пробормотал что-то вполголоса.
Испанец воспользовался моментом, чтобы помочиться на чахлый куст, не подозревая, что своим поступком вызвал смятение среди людей, которые шептались за его спиной, гадая, бог он или простой смертный, – и окинул взглядом грязную пустыню, которая обрывалась у берега свинцово-серого моря. С тех пор, как они оставили позади последние пятна зелени, окружавшие Тумбес, пейзаж превратился в однообразную, сухую и бесплодную равнину, с вечно нависающим над ней мутным и пыльным небом, сквозь которое просачивался тусклый свет, размывающий контуры предметов.
Это было, без сомнения, самое пустынное и унылое место, которое ему довелось увидеть за тридцать с небольшим лет жизни, поскольку сухая пыльная мгла была совсем непохожа ни на пелену высоко в горах, ни на густой предрассветный туман в глуши сельвы, скорее уж это был вязкий и затхлый – словно безжизненный – воздух, в котором предметы, животные и даже люди, оказавшиеся запертыми на чердаке вселенной, являли собой тоскливое зрелище.
За исключением «тамбо»[10], или небольшого форта, в котором он провел прошлую ночь, – черный и надменный, дерзкий и мощный, тот занимал стратегическую позицию у края дороги и держал под контролем небольшое ущелье, служившее проходом в длинную долину, которая, поднимаясь, тянулась до высокогорья, – все постройки, рассеянные по окрестностям, были сложены из высохшего необожженного кирпича, настолько рыхлого, что капни на него водой – и он растает, словно кусок сахара.
– Когда здесь последний раз шел дождь?
Курака, который вновь подошел к нему, в то время как двое его подручных спешно зашагали назад – по дороге, ведущей в Тумбес, удивленно огляделся по сторонам, словно вопрос застал его врасплох, а затем отрицательно покачал головой:
– С тех пор как Виракоча[11] создал море и землю, с этой стороны гор не выпало ни одной капли воды. Так были наказаны за злобность здешние жители, попытавшиеся забить его камнями. Он навеки их проклял, лишив возможности видеть голубое небо и благословения дождя.
Глядя на редких местных жителей, которые позже попадались им по пути, Алонсо де Молина пришел к заключению, что божье наказание было вполне заслуженным, поскольку те показались ему самыми грязными, пыльными, грубыми и отталкивающими из всех, что он встречал во время своих приключений в самых разных уголках планеты, и даже солдаты и носильщики Чабчи Пуси сторонились их, словно боялись или же те на самом деле были зачумленными существами.
Инка, по-видимому, тоже чувствовал себя неуютно в этих краях и, как только они входили в какую-нибудь грязную и вонючую деревушку, сухо прищелкивал языком, понуждая тех, кто нес его на плечах, двигаться бегом.
Испанец с самого начала отверг предложение проделать часть пути в паланкине не столько потому, что ему не нравилось кого-то обременять, сколько прислушиваясь к интуиции, которая подсказывала ему, что в подобных условиях он окажется беззащитным перед всякой неожиданностью.
Годы, проведенные в сражениях и засадах, приучили его постоянно держать ухо востро, и, как в Панаме, так и в Новой Гранаде, он не раз избегал гибели благодаря быстроте реакции и совершенно точно – своего рода шестому чувству, которое за десятую долю секунды предупреждало его о подстерегавшей опасности.