Из самых приятных времяпрепровождений больше всего я любил вот что: беру билет на электричку километров на тридцать-сорок от Москвы, сижу, вглядываюсь в проплывающие пейзажи Подмосковья. Увижу особо красивую местность, сойду на очередной остановке, иду туда — к бугристым полям среди лесов, к речке, окаймленной ивами… Я всегда брал с собой этюдник с масляными красками, книжку, которую изучал (чаще всего по философии), тетрадь для записей и, конечно, вкусную пищу и питье — вареного цыпленка, помидоры (вкуснейшие тогда были помидоры, сейчас таких нет), сыр, пол-литра минеральной воды и бутылку «Мукузани» или «Саперави». Брал с собой и блок-флейту. И вот, написав один-два этюда, я углублялся в лес или ходил вдоль опушки, выискивая подходящее дерево, повыше других — обычно это был дуб, растущий скорее вверх, чем вширь, или липа, или береза, или раскидистая сосна на опушке леса, — залазил как можно выше (лишь бы ветки держали меня, не ломались) — и устраивался там, как дома.
Чтобы добраться до первых ветвей, я искал большую упавшую ветвь, обрубал боковые ветки (маленький топорик я всегда брал с собой), оставляя небольшие сучки, чтобы потом за них хвататься, а в верхней части оставлял довольно большую развилку. Затем заострял толстый конец ветви, вонзал его в землю на нужном расстоянии от моего дерева, а развилку прилаживал к стволу, так чтобы ветвь не падала. Получалась одноствольная лестница метра три-четыре в длину. Затем, спрятав этюдник в густом кустарнике (мало ли что!), надеваю рюкзачок со всем необходимым и лезу по этой лестнице до первой ветви дерева, а там уже дело не особо трудное, да и занимательное, спортивное, если только руки сильные — а уж у каменотесов-то руки не слабые. Конечно, есть тут свои трудности, но выход из положения всегда можно найти.
Добравшись до вершины, прежде всего нахожу самое удобное место и устраиваю сиденье. Это обычная разделочная доска средних размеров (не маленькая), по узким ее краям два полукруглых выреза: один пошире, чтобы обхватить более толстую ветку, другой поуже. Крепко, враспор, вставляю ее между двумя растущими вверх ветками, и получается хорошее сиденье; или же прикрепляю доску веревкой к развилке горизонтальной ветки, тоже получается хорошо. Выбирая место, я учитывал всё: чтобы рядом можно было закрепить рюкзак; чтобы ноги не болтались, а упирались в нижние ветки; чтобы можно было опираться руками или спиной на ствол дерева или соседние ветки… Ведь я «жил» на дереве часа три или больше.
Первым делом вкусно, как следует, поем, попью вина. После этого читаю (иногда вслух) стихи, подходящие к случаю.
Затем играю на флейте, чаще народные испанские мелодии — кастильские, астурийские… Думаю: «Что чувствуют при таком звуковом вторжении птицы?» Затем читаю интересную для меня книжку, например «Опыты» Мишеля Монтеня или какое-нибудь дореволюционное (как тогда говорили) «Введение в философию», купленное в букинистическом магазине или взятое у приятеля; размышляю и записываю свои идеи (иногда с восторгом — ибо гениально, хотя потом, спустя годы, с улыбкой вымарывал именно этот «гениальный» абзац). Для отдыха, для разнообразия, путешествовую по веткам дерева, рассматриваю далекую округу, нахожу другие, удобные для сиденья места: ведь если очень понравится, я снова сюда приеду, опять устроюсь, но иначе, на том же дереве; затем снова читаю, снова играю на флейте и, наконец, допиваю вино, закусив сыром, маслинами или фруктами; слезаю с дерева — это уже проще, ибо пустую бутылку, рюкзак с топориком, доской и веревками можно, прицелившись между ветвями, сбросить вниз.
Такое времяпрепровождение, такая жизнь была для меня (при моем характере, конечно) самой приятной, самой счастливой, ни с чем не сравнимой: одиночество среди благородной природы под голубым небом, тишина — слышится только пение птиц да шелест листвы, — любимые занятия, чистое мышление — высшая свобода. Поэтому я, много позже, сразу понял и оценил слова Андрея Платонова: «Наедине с собой — как вдвоем, вчетвером: и собеседование, и дружба, и безнаказанно, и интересно».
Как-то гуляя в одиночестве во дворе нашего дома, заросшего деревьями и кустами, гляжу я на главную улицу и вижу: идет мимо молодая цыганка с младенцем на руках. Она почувствовала мой взгляд, оглянулась, остановилась и затем уверенно пошла ко мне. Подошла и предлагает погадать. Я не любил (да и сейчас не люблю) это дело, отказываюсь и отхожу в сторону. Она настаивает, я взглянул на нее внимательнее: вижу, красивая женщина с приятными лучистыми глазами и ребеночек милый (ему, видать, около года), смотрит на меня вполне осмысленно и улыбается. Я незадолго до этого получил за что-то деньги и мне дали целую банковскую упаковку одних пятерок, значит сто штук. Я держал их в кармане пиджака, без бумажника — было приятно вынимать эти бесконечные пятерки, считать их вслепую — пальцами, и покупать, что нужно. Так вот, я нащупал несколько бумажек, вынул и дал ей:
— Нате для вашего ребеночка, — повернулся и пошел прочь. Цыганка кричит мне вдогонку:
— Ты пришел из-за моря… Папа и мама недолго кормили тебя… Не тревожься о будущем, живи смело — все будет хорошо, счастливо. Две женщины сейчас в твоем сердце — черная и блондинка… Выбери черную, другая тебе не годится… А проживешь ты на свете восемьдесят два года.
Повернулась и удалилась быстрыми шагами.
При первых ее словах я обернулся — она стоит, вытянув ко мне руку, как бы приказывая стоять на месте, и глядит на меня пронзительным взором. Я был ошеломлен, сел на скамейку между кустами и стал думать о том, что произошло… Что это?!
Каким бы оно ни было, это предсказание вошло в коллекцию чудес, случившихся со мною. Некоторые чудеса совершенно не поддаются разумению. Об одном из них я расскажу тут же, поскольку это случилось примерно в те же годы.
Однажды я шел со своим этюдником один по летнему полю «во время солнечного сияния» (слова А. Платонова), присел отдохнуть, посмотрел на небо и вдруг… увидел — необъяснимым образом, вроде бы отсутствующим у нас «зрением» — бесчисленное количество вещей (назовем это так). Именно бесчисленное, в самом прямом смысле этого слова, то есть как будто бы вижу разом все вещи, какие только возможны, какие были, есть и будут в вечности. Разумеется, я не мог сосредоточить внимание на каждой вещи, но было такое чувство, такое понимание, как будто тогда я осознал, как устроены вообще все вещи, и мог бы любую видеть насквозь, зная, как она устроена в Универсуме. Причем они существовали не отдельно, а взаимопроникали, переплетались, сливаясь в Одно, охватываемое моим «виденьем». Это Одно не было чем-то безграничным, необъятным (поскольку я видел его все целиком) — скорее это была некая всёвмещающая Точка, но и это не совсем верно.
То особое состояние длилось (как мне потом говорили знатоки эзотерики, которым известно это явление) две-три секунды, хотя мне казалось, что дольше — примерно минуту. Они и это подтвердили: «Так обычно и кажется». И опять я задумался, пытался что-то понять, объяснить, даже вынул из сумки тетрадь и стал писать: «Всё — это…» Но сколько ни напрягал память и мысль, ничего не получалось. Такого рода случаи — «опыт» — научили меня внимательно и серьезно относиться к разного рода мистическим учениям, а в дальнейшем привели к мысли о том, что мы, люди, образно выражаясь, — очень высоко развитые тараканы.
Примечания
1
Текст Михалкова: «Вопрошает жрец науки: / — Для чего фашисту руки? / — Чтоб держать топор и меч, / чтобы красть, рубить и жечь».
(обратно)
Оглавление
Дионисио Гарсиа Сапико
Испанец в России
Из воспоминаний