Финансовое влияние дворян и покупательная способность торговцев, спекулянтов и финансистов зависели, в первую очередь, от землевладений и власти над людьми — «крупнейшего источника дохода в Средиземноморье», как писал Фернан Бродель. Во-вторых, американская и трансатлантическая торговля также обеспечивала богатство. Последними в списке, но не по значимости, были государственная и частная рента (juros у censos), весьма прибыльная форма вложений и социально приемлемый источник прибыли. Juros (долговые расписки) служили оборотными королевскими облигациями, а именно — займами у короля в обмен на бессрочную или пожизненную годовую ренту, приносившую 10% годовых. Censos представляли собой краткосрочные займы на развитие сельского хозяйства, погашаемые ежегодно до выплаты всей суммы долга с той же процентной ставкой под залог земли заемщика, с правом с 1535 года выкупить ее в любое время. Невозможность возврата долга означала восстановление владельца в собственности. В период, когда сельскохозяйственное производство расширялось и ощущался относительный дефицит денег, спрос на такие кредиты был высок; однако в XVII веке ситуация в сельском хозяйстве ухудшилась, и эти ренты стали обязательными. Земли и дома, которые предлагались в качестве залога, возвращались арендодателю, таким образом способствуя дальнейшей концентрации крупных имений и постоянному ослаблению прав крестьян на собственность.
В этих обстоятельствах никакое моральное давление или экономические аргументы не могли отвлечь держателей капитала от вложений в juros у censos, которые всегда приносили прибыль и могли быть обращены в земельную собственность. Как могло быть иначе, писал экономист Каха де Леруэла, «ведь каждый видел, что 2000 дукатов приносят 200 дукатов выручки в год и что средства возвращаются через шесть лет, и это казалось хорошим вложением». Сельориго наставлял, что «ради сладости дохода от censos купец оставляет торговлю, ремесленник — свое ремесло, крестьянин — поле, пастух — стадо; а дворянин продает свои земли, чтобы обменять сотню, которую они ему принесли, на пятьсот, который принесет juro». В результате, однако, всеобщая депрессия, которая началась в конце XVI века, и растущая инфляция принялись уничтожать прибыль, а доходы как от производства, так и от аренды стали падать. Исчезла и возможность пережить худшие времена за счет голодающих арендаторов и безземельных крестьян, как произошло в Валенсии, где светские и религиозные власти попытались восполнить потерю прибыли после изгнания морисков в 1609 году повышением, вплоть по 1648 год, аренды на 50%, несмотря на то, что население сократилось вдвое. Фермеры-арендаторы либо покидали деревни, чтобы присоединиться к городским неимущим, либо яростно сопротивлялись или становились бандитами; последнее явление приобрело масштабы эпидемии в XVII столетии.
Рост недовольства в обществе и ослабление закона сблизили корону с традиционной элитой. Гранды-фракционеры время от времени затевали нечто вроде восстаний в миниатюре против королевских чиновников и игнорировали просьбы короны о финансовой и военной поддержке, однако это были лишь единичные случаи. Земельная аристократия, под растущим гнетом долгов, всегда могла положиться на монархов, которые выручали знать дарами и субсидиями, расширяли их полномочия и разрешали погашать долговые обязательства за счет кредиторов. Со своей стороны, изолированные в своих имениях с ограниченным правом наследования и занимающие все более высокие должности, аристократы обустраивались на присвоенных общественных землях, совершали покупки на выгодных условиях, продавали местные должности и имели процент с государственного дохода. Огромные траты казны в ходе Тридцатилетней войны завели ситуацию в тупик. Сталкиваясь со срочными требованиями предоставить солдат и средства, знать жаловалась на долги и неспособность вести образ жизни, соответствующий ее положению. Так сказать, они обладали крупным основным капиталом с невысокой ликвидностью. Естественно, это был краткосрочный финансовый кризис, вызванный спадом стоимости juros у censos. Аристократы искали поддержки короны, норовя отсидеться за стенами имений, когда по стране прокатывалась эпидемия, или откупиться от участия в войне — скажем, купить должность, освобождающую от службы в армии.
Когда в 1660-х годах ситуация начала улучшаться и уровень ренты вновь начал расти, земля снова стала главным «хранилищем ценностей». Герцог Инфантадо, чей долг в 1637 году составлял 897 731 дукатов, смог умереть спокойно: к 1693 году он полностью погасил свой долг. Возрождение аристократии XVII века — если допустить, что кризис был прежде всего кризисом аристократии — обернулось повторной феодализацией полуострова, которая продолжалась вплоть до начала XIX века. В ходе ее 60% плодородных земель оказались имуществом, которым нельзя было свободно распоряжаться (secorios), или имуществом, полученным по праву «мертвой руки» (церковные владения), которое сделали неотчуждаемым, с целью закрепить статус первого и второго сословий на случай их собственной непредусмотрительности или экономических потрясений. Весьма четкий свод законов Кастилии, датируемый 1348 годом, увековечил привилегированное положение правящих слоев населения. Им пользовались не только в Кастилии, но и в Бискайе (1754), Астурии (1756) и Каталонии (1760), а впоследствии его повторил «Novisima Recopilacion» («Новейший свод законов») от 16 июля 1805 года.
ГЛАВА 5
Конец колониальной империи
Установление новой династии: Филипп V Бурбон
Союз монархии, землевладельцев и богатых горожан значительно окреп на двадцать второй год войны за испанское наследство. Власть имущие согласились с последней волей короля Карлоса II, который завещал престол французскому претенденту. Аристократы считали, что Бурбон на троне, который вдобавок может рассчитывать на поддержку Людовика XIV, способен защитить Испанию от амбиций других европейских стран. Выступая перед каталонскими кортесами в 1701 году, Филипп V много говорил о свободе и пообещал предоставить городам право прямой торговли с индейцами. Когда война закончилась, он расположил к себе и тех, кто поддерживал астурийского претендента, объявив полное помилование и позволив этим людям вернуться в Каталонию и возвратить свою собственность. Что касается самой войны, она, как ни удивительно, обернулась лишь незначительными разрушениями. Куда сильнее Испания пострадала от природных катаклизмов: с 1708 по 1711 год отмечались неурожаи, шли обильные дожди, население голодало, чем, возможно, и объясняются политические и военные неудачи 1709-1710 годов, потому-то события 1711 года показались благословением небес — война очевидно завершалась. (Надо сказать, просвещенные политики XVIII века верили, что война оказала положительное воздействие на страну, объединив нацию.)
Когда в 1701 году Филипп прибыл в Мадрид, ему было 17 лет; подобно своему предшественнику из династии Трастамара-Габсбургов Карлосу, Филипп не знал испанского языка и был окружен свитой иностранных советников, французских и итальянских. Между тем ему предстояло стать первым полностью «испанским» монархом, первым правителем политически объединенной Испании. В июне 1707 года король отменил региональные хартии Арагона и Валенсии, а восемь лет спустя — Майорки. Новая конституция, опубликованная 16 января 1716 года (Decretos de nueva planta), отменила автономию Каталонии. Первой жертвой «политической революции» пали региональные парламенты и административные институты различных королевств, кроме Наварры и провинции басков, которые продолжали наслаждаться финансовой и политической автономией благодаря тому, что всегда поддерживали претендента из династии Бурбонов.
Власть короны укрепилась после замены региональных советов министерствами и ведомствами; Совет Кастилии считался главным законодательным органом страны. Верховную власть в провинциях возложили на назначаемых королем военного губернатора и судью, а также ввели провинциальные суды общего права с профессиональным судьей во главе. При этом законы провинций почти не тронули.