По иронической усмешке судьбы, все мои физические недостатки, которых прежде я так стыдилась – широкие запястья, почти плоская грудь, угловатые бедра, низкий тембр голоса – теперь как нельзя лучще играли мне на руку.
Глава 5
Апрель 1920 года
Надев очки, Аквилино специально для меня сообщил, что предыдущее чтение завещания перед тем же собранием, за исключением меня, состоялось еще три месяца назад, однако он потребовал огласить последнюю волю нашего отца еще раз – «во избежание любого недопонимания».
Все разговоры сразу смолкли, и в гостиной воцарилось напряженное молчание.
Аквилино принялся долго и монотонно зачитывать документ, в котором заявлялось, что все отцовское материальное имущество должно быть разделено на четыре части, то есть на каждого из детей. Имелась лишь одна оговорка – мелкий нюанс, которого я никак не ожидала.
Мой отец – человек, которого я никогда по-настоящему не знала и который, как утверждалось в завещании, «находился абсолютно в здравом уме и твердой памяти», оставил меня во главе своего самого ценного достояния – плантации какао. В документе заявлялось, что я получаю 43 процента всего наследуемого имущества, а остальные 57 процентов предполагалось разделить на троих его младших детей, так что каждому из них выпадало по 19 процентов. Поскольку Альберто отказался от своей доли наследства, то ее следовало разделить на трех сестер, что давало мне почти 50 процентов отцовской собственности.
Таким образом, я оказывалась преимущественным наследником, а также тем лицом, кому отдавалась в управление плантация.
Плечи у меня так свело от напряжения, что лишь большим усилием воли мне удалось как-то их расслабить. Почему отец поставил меня за главную, притом что он не видел меня с двухлетнего возраста? Почему не оставил плантацию Анхелике – старшей из его эквадорских детей? Или Альберто – единственному своему сыну?
Пока Аквилино продолжал читать, все тем же монотонным голосом оглашая пункты завещания, Анхелика все быстрее обмахивалась веером. Я еле сдерживалась, чтобы не посмотреть в ее сторону. Я могла лишь догадываться, какое негодование испытывала такая женщина, как Анхелика, из-за того, что оказалась не главным получателем наследства своего отца.
– Дон Кристобаль, – обратился ко мне Аквилино, подняв наконец голову от документа, – когда дело касается наследования имущества, у законов Эквадора имеется своя специфика. В связи с кончиной доньи Марии Пурификасьон, ее доля по завещанию должна быть разделена между ее братом и сестрами. – Адвокат всех нас обвел взглядом поверх очков. Наследники вольны лишь выделить 25 процентов своей доли тому, кому сочтут нужным, а остальное, увы, должно остаться в семье.
Я почувствовала, как взгляды всех присутствующих устремились на меня. Эта новость, без сомнения, пришлась им по душе. От кончины Пури все они без исключения были в выигрыше.
Мозг у меня бешено заработал. В этой комнате определенно никого не радовало то, что Пури унаследовала половину поместья Лафон. Мой взгляд невольно стрельнул к проступающей на поясе у Мартина выпуклости. Если я прямо сейчас раскрою свое истинное лицо, то окажусь в опасности. Тот, кто организовал покушение на меня на борту «Анд», наверняка снова попытается меня убить. Между тем, если я продолжу играть роль своего мужа, я буду в безопасности. Я смогу беспрепятственно изучить этих людей и выяснить, кто же подослал ко мне убийцу. Эта оговорка насчет доли наследства может сыграть мне на руку. Это позволит мне выиграть время, чтобы найти необходимые доказательства – и вот тогда я раскрою свою настоящую личность и заявлю о своем праве на наследство.
И тут меня остановила мысль: если моему мужу ничего не причитается, то под каким предлогом он тогда сможет здесь остаться?
Я поставила пустой стакан на кофейный столик.
– Дон Аквилино, с ваших слов я понял, что Пури вправе была оставить четверть своего наследства тому, кому сочтет нужным, верно?
– Да. – Аквилино уже вовсю убирал бумаги, возвращая конверт с завещанием к себе в портфель. – Однако чтобы считаться действительным, ее волеизъявление должно быть изложено письменно.
Я расправила плечи.
– Пури изложила свою последнюю волю на бумаге. Она написала, что желает, чтобы причитающееся ей наследство перешло мне.
Мои сестры молча переглянулись. Мартин продолжил стоять, не отрывая сосредоточенного взгляда от окна (ему так и не довелось ни присесть, ни открыть бутылку хереса). Лоран подраспустил галстук. Какаду перелетел к Анхелике и уселся ей на плечо. Появление птицы ее как будто нисколько не побеспокоило.