Как-то раз Лев заговорил об отце. Он спрашивал, читали ли мы книги "То, чего не было", "Конь бледный" и "Конь вороной", написанные Борисом Савинковым. Сожалея о самоубийстве отца, он говорил, что отец "вольная птица", что он не мог жить взаперти. Дескать, его надо было отпустить.
Лицо Григория сразу стало жестким: он знал цену контрреволюции, белогвардейщине, и ничто но могло примирить его с ними. Разве мог он забыть зверства контрреволюционного подполья савинковщины, друзей, потерянным в схватках с ним?!
Но в Испании к белоэмигрантам, сражавшимся на стороне республики в интербригадах и отрядах 14-го партизанского корпуса, Сыроежкин относился терпимо. Да, терпимо. Не более.
Он понимал, что эти люди, сражаясь за республиканскую Испанию, хотели искупить свои собственные грехи или грехи своих отцов и заслужить этим право вернуться па Родину, Сыроежкин ценил тех из них, кто проявлял храбрость. Их он отмечал, ходатайствовал о присвоений офицерских звании, назначал командирами групп, но делал это возможно незаметнее, чтобы они даже не догадывались, что инициатива исходила от него.
В эмигрантских кругах Франции Льва Савинкова считали талантливым поэтом и способным прозаиком. Он писал стихи по-русски и прозу по-французски.
Однажды на биваке в горах Сьерра-де-Гвадаррамы мы сидели под высокими соснами. Лева стал читать свои стихи. Дышали они мужеством и романтикой.
– Хорошие стихи, – искренне сказал я.
Молодой Савинков поднялся с земли, сделал несколько шагов, потом опять сел и обхватил колени руками,
– Я расскажу вам кое-что из своей жизни... – начал он. – В 1933 году мне удалось получить место шофера на грузовике-бензовозе. Дни и ночи развозил я бензин по заправочным станциям. Каждый из нас имел жесткое расписание. За опоздание с доставкой бензина нас штрафовали, а за лишнюю поездку выплачивали небольшую премию. Вот и носились мы до изнеможения как одержимые, чтобы получить лишний франк.
Кто не умел вовремя остановиться, засыпал за рулем – это приводило или к столкновению с встречной машиной, или грозило опасностью свалиться под откос и сгореть вместе с цистерной. Жестокая гонка день за днем, страшная, изнуряющая жизнь...
Пассажиры шикарных автомобилей, проносившиеся мимо нас на Лазурный берег, наверное, даже не подозревали о наших мучениях, – продолжал он. – Когда мои глаза начинали слипаться и становилось трудно бороться с непреодолимым желанием заснуть, несмотря на то, что цистерна мчалась на скорости восемьдесят километров в час, я съезжал на обочину, останавливал машину и бросался под нее, чтобы моментально заснуть хотя бы на полчаса и вновь обрести ясное зрение.
Так продолжалось изо дня в день, месяц за месяцем. Рев мотора я слышал даже, когда попадал домой и засыпал в своей постели. Этот рев, казалось, вошел в мой мозг... Многие завидовали мне... В те годы во Франции было много безработных. Особенно среди эмигрантов и иностранцев. Но я не мог больше тянуть эту каторжную лямку... Я нашел новую работу. Я стал шофером у богатого француза, владельца крупных предприятий и плантаций в колониях. Теперь я сидел за рулем сверкающей лаком легковой машины. Мой рабочий день начинался поздно, когда просыпался патрон. Часами я ожидал его у подъездов, имея возможность читать и даже писать. По вечерам я отвозил хозяина в клуб или еще куда-нибудь и опять допоздна ожидал его.
В первый месяц работы мне не было сделано ни одного замечания, но заплатили меньше, чем прежнему шоферу. Мое самолюбие было задето, но я не стал спорить с мажордомом, выплачивавшим жалованье домашней прислуге. Я выжидал, и когда мне показалось, что патрон пребывает в благодушном настроении, спросил его, доволен ли он моей работой. "Вполне. Вы управляете машиной даже лучше прежнего шофера", – сказал он мне. "Прошу прощения, месье, почему же мне платят меньше, чем платили ему?". –・・Потому что вы, по крайней мере, на двадцать пять лет моложе его, а большое жалованье только испортило бы вас... Впрочем, если вас не устраивает жалованье, вы можете в любое время получить расчет!.."
Я ушел от него и долгие дни был безработным.
Лев Савинков замолк. Что стояло за этим молчанием, можно было лишь догадываться.
...За несколько месяцев до окончания воины в Испании, осенью 1938 года, мы помогли ему вернуться во Францию. И опять главную роль в этом сыграл Григорий Сыроежкин. Но Лев не знал об этом, да и не должен был знать.
Впереди у нас была еще одна встреча. В один из последних дней пребывания в Париже, в марте 1939 года, возвращаясь домой из Испании, я шел под аркадами старинных зданий, обрамляющих Вандомскую площадь. Еще издали, невдалеке от входа в фешенебельный отель "Риц", заметил газетный киоск и, подойдя к нему, стал рассматривать разложенные на прилавке журналы. Отобрав несколько из них, я протянул продавцу деньги, не глядя на него. Когда его рука вернула мне сдачу, я поднял глаза. Передо мной стоял Лев Савинков, с которым я расстался несколько месяцев назад в Испании. Теперь отважный боец 14-го партизанского корпуса испанской республиканской армии продавал на улице газеты, чтобы заработать себе на хлеб.