Я чувствовал бы себя более уверенно, если бы в первый поход со мной пошел Григорий Сыроежкин, но тогда уж, наверное, командовал бы он, поэтому я считал важным совершить первый поход самостоятельно от начала до конца и тем самым показать ему и бойцам отряда, что способен организовать все сам.
В то время обстановка в Испании, на республиканской стороне, многим напоминала ту, что существовала у нас в начале 1918 года. Создавалась регулярная армия. Вместо разрозненных отрядов и колонн уже существовали бригады и дивизии, но их командиры часто не подчинялись главному командованию и по-прежнему ориентировались на политических вожаков. В этом сказывалось все еще значительное влияние анархистов. Штабы создаваемой регулярной армии были слабы по своему составу и не использовали свои права в полной мере. В этой обстановке наш мадридский разведывательно-диверсионный отряд только формально подчинялся командующему Центральным, или Мадридским, фронтом генералу Миахе: ни генерал, ни его штаб никаких задач перед нами не ставили и удовлетворялись доставляемыми нами разведывательными сведениями о противнике. Таким образом, нам предоставлялась полная свобода действий в выборе направления и времени посылки наших групп в тыл к противнику.
Итак, мне предстояло самостоятельно выбрать направление первого похода. Готовясь, я внимательно изучил последние материалы, полученные от наших людей с "той стороны". Самыми последними были сведения о том, что в небольшом городе Сеговии, у подножия северных склонов Сьерра-де-Гвадаррамы, у противника были мастерские по ремонту танков и автомобилей. Двоюродный брат Хосе Гарсиа, бойца нашего отряда, работал маляром в этих мастерских и был готов помогать нам. А невдалеке от Сеговии, в поместье Ла-Гранха, расположенном в горном лесу, у франкистов был большой склад боеприпасов. Оба эти объекта прямо напрашивались для совершения наших диверсионных акций, и я выбрал его направление.
Григорий одобрил мой выбор, сказав, что проводит до передовой и будет там ждать нашего возвращения.
...В горах Сьерра-де-Гвадаррамы, возвышающихся невысокой грядой над Касильской месетой[6] в узкой долинке, поросшей высокими соснами, у подножия хребта прилепились дома деревушки Раекафриа. В деревенской таверне у большого очага камина под пирамидальным дымовым навесом расположилась моя группа. В глубине очага горел древесный уголь, и лиловые язычки слабого пламени лениво вылезали меж черных углей. Люди сидели на широкой каменной стенке очага, вытянув ноги к огню; тени медленно двигались по стенам полуосвещенной комнаты.
Закипал кофейник, и все вытащили из мешков свои кружки. Потом долго пили горячий кофе, макая в него черствый хлеб, и вели нескончаемый солдатский разговор о войне, о раненых и убитых товарищах и многом другом, что интересовало их и чем они жили теперь, оторванные от своих домов и стран.
Из отобранных мною для этого похода 12 человек половину составляли испанцы. Среди них был маленький валенсиец Карлос Пиитадо, прозванный за малый рост Чико. Он взял старую, потемневшую гитару, которую всегда таскал с собой, и заиграл всеми любимую арагонскую хоту[7], а старый испанец-проводник, дядюшка Хоакин, запел надтреснутым голосом. В его песне было совсем мало слов и чаще всего повторялась фраза: "В первый день на этой земле, О-о-о-о! А-а-а-а! Э-э-э-э!"
Каждый раз фраза произносилась им по-новому, и все выразительность усиливалась этим простым припевом из трех протяжных звуков. В паузах, когда старик умолкал, Карлос продолжал играть, лениво перебирая струны, и, извлекая из разбитой гитары причудливую мелодию, вязал ее как кружево, узелок за узелком. Это была старинная и простая народная песня. Иногда сквозь тихую музыку из разбитого окна с легким дыханием холодной ночи доносился то шум сосен, похожий на тихий морской прибой, то журчание ручья.
Как далеко я был от дома, от бескрайних пустынь Казахстана и снежных хребтов Алатау, над которыми летал всего несколько месяцев назад!
Григорий неотрывно смотрел в жар углей. Взор его был задумчивым, даже мечтательным. Свой обычный костюм на этот раз он дополнил лишь свитером и пиджаком.
"В первый раз на этой земле. О-о! Э-э!"
Эту фразу Григорий повторял про себя вслед за певцами, только шевелящиеся губы говорили об этом.
Карлос запел другую песню, любовную, про девушку: