Но вот однажды вечером, в самое тихое время после ужина, алькальд обратился к ним со следующей речью:
— Думается мне, мои сеньоры и братья, что ничто так не возбуждает людские сердца, как ратные подвиги, поскольку при этом укрепляется вера в силу собственного оружия, и исчезает страх перед чужим. Дабы в сем убедиться, нам не нужны свидетели со стороны, поскольку вы сами — лучшие тому свидетели. Говорю вам это, ибо уже много дней мы ничего не предпринимали ради прославления наших имен, и я бы осудил сам себя, ежели бы, имея на службе столь отважных солдат, оставил их проводить дни в безделье. Надеюсь, вы все согласитесь со мной, что именно в этот час, когда царят вечерние тишина и покой, было бы недурно дать нашим врагам почувствовать; защитники Алоры не дремлют.
И все ему отвечали, что пойдут за ним как один. Но алькальд отобрал из них девятерых и велел им облачиться в боевые доспехи. Вооружившись, они выехали из крепости через потайные ворота, дабы враг не смог их обнаружить: крепость должна быть в безопасности. Доехав до перекрестка, они разделились. И алькальд сказал им:
— Если мы все поедем по одной дороге, то можем упустить добычу. И потому вы пятеро следуйте этой дорогой, а я с четверыми отправлюсь по другой; и коль, столкнувшись с врагами, по малочисленности своей мы не сможем одолеть их врозь, тогда трубите в рог, и остальные поспешат на подмогу.
Пятеро поехали указанной дорогой, беседуя о разных разностях, как вдруг один из них придержал коня:
— Стойте, други, или мне почудилось, или кто-то приближается к нам.
Поспешно укрывшись в придорожном кустарнике, они услыхали стук копыт и увидали едущего на гнедом коне благородного мавра: статный и прекрасный лицом, он ладно сидел в седле. На нем была красная марлота и шерстяной бурнус того же цвета, весь изукрашенный золотом и серебряным шитьем. На нарукавнике, одетом на правую руку, было вышито изображение прекрасной дамы, а в руке всадник держал тяжелое, но изящное копье с двойным острием. При нем был также щит и кривая сабля, а на голове красовался тунисский тюрбан: ткань, многократно обернутая вокруг головы, служила ей для украшения и защиты. В своем одеянии мавр выглядел на редкость живописно; он ехал и пел песню, сложенную им в честь сладостной любви:
И хотя его пению недоставало искусности, сам певец явно был доволен: его сердце пылало любовью, и она придавала песне бесхитростное очарование. Рыцари, не ожидавшие подобной встречи, несколько замешкались, и мавр успел проехать мимо, прежде чем они выскочили из кустов. Видя себя окруженным, всадник проявил благоразумие и с величавым достоинством ожидал, что будет дальше. Четверо из пяти рыцарей отъехали в сторону, а оставшийся ринулся на противника, однако мавр оказался ловчее и одним ударом копья свалил рыцаря вместе с конем. При таком обороте уже трое рыцарей из четверых поспешили броситься на него: сказочно могучим представился он им, так что против одного мавра сражались трое христиан, в то время как одному христианину подобало противостоять десятерым маврам, а тут, поди ж ты, трое с одним справиться не в силах. Все же на миг мавр очутился в большой опасности: копье его переломилось, и рыцари начали теснить его; однако, прикинувшись, будто он обращен в бегство, мавр дал шпоры коню и, внезапно напав на одного из рыцарей, вышиб его из седла, а сам проворно соскочил на землю и, выхватив у поверженного копье, вновь развернулся навстречу врагам, поверившим, что он и вправду спасается бегством; с невиданной силой мавр обрушился на них, и двое из трех очутились на земле. Последний, почуяв, что дело худо и без подмоги не обойтись, протрубил в рог, а сам тоже ринулся в бой. Разъяренные столь упорным сопротивлением мавра рыцари теперь нападали на него с удесятеренной силой: один из них вонзил ему в ногу копье. Мавр, вне себя от гнева и боли, нанес ответный удар копьем и свалил рыцаря вместе с конем наземь.