Карденио терял рассудок, воссылая пени небесам, и клял не только Сильвию, но и всех женщин на свете, ибо в подобных случаях за неверность одной расплачиваются все. «О женщины! — восклицал он в ослеплении страсти. — Вы убиваете без милосердия, суровы с теми, кто любит вас, кротки с теми, кто вас ненавидит! Когда бы можно было прожить жизнь без вас, чтоб избавиться от ваших обманов и неверностей! Всегда помню я слова, сказанные Марком Аврелием в порицание вашей злокозненности: «Женщины, при воспоминании, что я родился от одной из вас, я чувствую презрение к жизни, а при мысли, что живу с вами, чувствую любовь к смерти». Вот слова, достойные мудреца и философа, особливо же если он произнес их, удостоверясь в неблагодарности Фаустины. Вы вечно твердите, что мы изменчивы, и я готов поверить в это не потому, что неверность — мужское прегрешение, но потому, что мы могли научиться ему за время, что провели у вас в утробе.
Вы всегда жалуетесь, а оскорбленной стороной всегда оказываемся мы, ибо вашим очам дана власть вызывать сострадание, и ваши слезы служат вам порукой за то, что вы скроете ваши козни неправдами. Всех нас скопом вы поносите, а каждому в отдельности льстите. Помнишь, Сильвия, как-то под вечер ты так обличала того, кто таит в сердце больше одной привязанности, что мне подумалось: воскресла Лукреция, ожила Пенелопа. Теперь я знаю, ты просто хотела похвастать хорошим вкусом, ведь подобно тому, как человеку порочному нравится добродетель, так и вам, хоть вы изменчивы, по душе постоянство, и вы жаждете хвалиться как раз тем, чего вам не хватает. О Сильвия, ты женщина и не можешь забыть о своей природе: когда любила ты другого, чего ради вступала в беседы со мною? Когда лишали тебя сна другие тревоги, чего ради печалилась о моих ранах? И когда сама была так изменчива, чего ради винила меня в непостоянстве? Ужели, когда женщина любит одного, она еще способна испытывать влечение к другому? Признаюсь, я уверен был, что ты меня любишь, но я обманывался либо ты обманывала меня: откуда знать мужчине, что и лучшие из женщин лгут. Кто бы мог подумать, что на любовь твою нельзя положиться, когда я сам видел, что ты чуть не плачешь от ревности? Но скажи, как могла ты открыто выказывать ревность, не чувствуя ко мне никакой любви, ведь одно предполагает другое! Сдается мне, то была не ревность, а зависть, ты огорчилась не оттого, что, любя меня, увидала с другою, а оттого, что приняла это за знак презрения к тебе самой. О неблагодарная, как отплатила ты мне за верную мою любовь! Ради тебя, Сильвия, расстался я с утехами, друзьями и знатностью, ибо забыл о том, кто я, дабы стать тебе ровней; ради тебя перебрался в эту глушь, перерядившись простолюдином, ибо Овидий и любовь вдохновили меня на подобные безрассудства. Эти деяния заслуживали благодарности, но я вижу, что обезумел, ибо прошу признательности у той, кто так и не смогла постичь, в чем истинные блага.
Так сетовал в разлуке Карденио на свою обожаемую Сильвию, хоть и безосновательно, ибо она любила его столь истинной любовью, что и мгновение не могла прожить, не вспомнив о нем, хоть и боялась, что он ее разлюбит, ведь разлука усиливает любую обиду, а на Карденио многие заглядывались, вот и боялась Сильвия, уже небезосновательно, как бы он не изменил ей, так его любившей. Альбанио наведывался в столицу, и Сильвия спрашивала, сказал ли он Карденио, что она в Мадриде; старик же, чтобы отвлечь ее от этих мыслей, отвечал утвердительно, добавляя, что устал упрашивать Карденио навестить ее: тот настолько занят новыми увлечениями, что едва отвечает. Сильвия легко ему поверила и кляла ветреность Карденио, проливая ему в отмщение потоки слез из прекрасных своих очей: поскольку в очах любовь зарождается, то они всего сильнее страждут, когда наносятся ей удары.
Все это происходило в ту пору, когда родители Сильвии собирались огласить свой брак и она уже сменила наряд поселянки на дорогие уборы, подобающие ее званию, в коих была так хороша собою и держалась так непринужденно, словно всю жизнь их носила. Карденио также обретался в Мадриде: видя, что Сильвия не возвращается, он расстался с одеждой простолюдина и перебрался обратно в столицу.