Явилась Лаура, не подозревавшая об отцовской хитрости, и Лисардо чуть не впал в безумие; он пришел в такое смятение, что не мог найти выход, который позволил бы ему не погрешить ни против любви, ни против долга. Если он будет молчать, то навлечет на себя дядюшкины подозрения, повиноваться же приказу дядюшки — все равно что лишить себя жизни; дать волю чувству значит погубить Лауру; но сказать ей, чтобы она вверила руку и сердце другому — неужели мог бы принудить себя к такому совету тот, кто искренне любит и умеет чувствовать? Лисардо и хотел бы предупредить возлюбленную каким-нибудь незаметным знаком, да не мог, ибо знал, что ее отец за ним подглядывает. Необычное поведение Лисардо изумило Лауру, а его молчание обидело, и она уже собиралась сказать ему кое-какие резкости, которые у влюбленных в ходу; но Лисардо, представив себе, что из этого может выйти, не дал ей говорить, начав следующую речь:
— Тебе ведомо, прекрасная Лаура, сколь важно, чтобы отпрыски честного семейства, если хотят они быть достойны оного, обладали такими свойствами, как покорность и благодарность, особливо же когда родители приискивают им партию, достойную их звания. От твоих родителей узнал я, что они желают оградить твою молодость от всех опасностей, дабы в том случае, если лишишься ты их по велению судьбы, ты могла скорбеть об утрате, не виня их в том, что они оставили тебя без поддержки, ибо взамен их седин тебе будет дарована любовь мужа, умеющего тебя ценить. Твои родители жалуются, что ты холодно отвечаешь на их уговоры; и, право же, ты заблуждаешься, ибо Октавио и любит, и достоин тебя. Весь наш город души в нем не чает; годами он ненамного старше тебя; разум его вызывает уважение у всех, кто с ним знается, а его великое богатство и того более располагает всех в его пользу: по милости всех перечисленных достоинств он заслуживает твоей руки, но даже не обладай он ими, довольно того, что такова воля тех, кто даровал тебе жизнь. Твой отец тебя просватал, твой отец дал слово Октавио и хочет, чтобы ты вступила в брак, настолько завидный, что хоть раз будет опровергнута старая истина: красота-де приносит несчастье. Так должно быть, так для тебя всего лучше; весь город ждет не дождется завтрашнего дня, и я со всей искренностью, с какой только могу, молю тебя доставить согласием радость родителям, для меня же это было бы величайшею утехой, какую можешь ты мне доставить.
Все это Лисардо говорил, сам себя не помня, и каждое слово было как глоток яду, и каждый довод разил в сердце его самого; но чему дивиться, коль скоро он просит и добивается того, из-за чего должен лишиться жизни? Лаура же глядела на него в таком смятении, что все это казалось ей сном: ведь она верила, что двоюродный брат любит ее, а любить и в то же время просить выйти за другого — одно с другим не очень-то вяжется. Лаура овладела собой и стала раздумывать над тем, что услышала: повертела она и так и эдак слова Лисардо и стала говорить себе: «Что же это такое? Я иду наперекор воле родителей, терплю муки, слыша столько угроз, а Лисардо говорит так вольно и просит меня полюбить другого! Что еще это может означать, кроме того, что он невысоко меня ставит? Тот, у кого хватает духу сказать мне, что я должна принять благосклонно притязания Октавио, не слишком терзается, что теряет меня. Тот, кто советует мне забыть о нем, гнушается моей любовью, это ясно. Но достойно ли женщины разумной и знатной умирать из-за того, у кого хватает духу жить без нее? Можно ли сомневаться, что Лисардо прискучили знаки моей любви? Ведь мужчина, когда уверен в том, что его ценят, забывает про опасения, а потому в любви менее рыцарственен и более небрежен. Мужчины переменчивы, чувство может остыть, все живое склонно к разнообразию и непостоянству; Лисардо — мужчина, он уверен, что любим, и, видно, поступает так же, как и все прочие; он знает, что я боготворю его, схожу из-за него с ума, и вот испытывает мое терпение, выказывая презрение и повергая меня в печаль. А хуже всего то, что я, как видно, занимаю немного места у него в мыслях, ибо человек, который рассуждает так дельно и утешает так разумно, уж, конечно, сумеет утешиться и сам. Что ж, видит небо, на сей раз я отомщу ему за неблагодарность, и советы его отольются ему слезами; я осуществлю то, что мнилось мне невозможным, ибо знатная женщина никогда не забывает о том, кто она такая. Все это значит одно: он меня в грош не ставит, открыто меня презирает. Я не я, коль он мне за это не заплатит. Пусть я достанусь Октавио, пусть достанусь недругу, по крайней мере буду отмщена, хоть и на погибель себе самой!»