Между тем дон Гильен, ожидавший от короля многих милостей за то, что помог ему подняться на такую высоту, выказывал недовольство и обиду: мнилось ему, что скудно возмещен столь великий долг, а король действовал так умышленно, чтобы поглядеть, до каких пределов дойдут его, дона Гильена, честолюбивые притязания. Жаловались и дон У го с Гарсераном — и все трое между собой обсуждали его неблагодарность: многие должности и звания нашел он в королевстве незанятыми, и королева ему предоставила самому назначить на них людей, он же все места роздал сицилийцам, а о своих даже не вспомнил, словно и не знал их никогда.
В то время как росла и крепла эта обида, одна придворная дама, красавица именем Октавия, приглянулась дону Гильену, который сильно в нее влюбился. Этой же даме служил и маркиз Руджеро, человек знатный в этом королевстве, доблестный, родовитый и богатый, который очень сильно продвинулся в своих намерениях и ждал только удобного случая, чтобы у короля с королевой попросить Октавию себе в жены, благодаря ревностному служению и непрестанной заботе заручившись давно уж ее согласием. Как-то во время дворцового праздника, где кавалерам, по испанскому обычаю, заранее назначались места рядом с дамами, маркизу отвели место близ Октавии; озлился дон Гильен, что все его хлопоты и попытки заполучить это место оказались тщетными и безуспешными, и затаил обиду на короля, который знал о его страсти, но предпочел оказать милость маркизу; тем не менее, хотя было ему отказано в том, чего он столь страстно желал, решил он наряду с маркизом, пускай и безо всякого на то соизволения и даже противу воли самой Октавии, сесть около нее. Начался праздник, маркиз поспешил на свое место по левую руку от Октавии; тут же явился дон Гильен и занял стул с другой стороны. Дерзость эта маркизу не понравилась, и дал он дону Гильену понять, что место тут только ему, маркизу Руджеро, предназначено и что к этому он принял свои меры. На что дон Гильен отвечал, что охотно верит, однако же явился сюда вовсе не затем, чтобы уйти, и не уйдет ни за какие блага, разве сам король ему прикажет. Слово за слово, дошли они до ссоры: дон Гильен сдаваться не желал и продолжал упорствовать в своем намерении; маркиз же, потеряв терпение, видя к тому же, по выражению лица Октавии, что дон Гильен место держит против ее воли, сказал ему наконец:
— Полагал я, что ваша учтивость и право, которое на моей стороне, заставят вас убедиться в том, что сеньоре Октавии (которая вскорости станет моей супругой) не по нраву ваше соседство; но коль скоро вы упорно не желаете, к ее и моей досаде, уйти по-хорошему, я досаду терпеть долее не стану: возьмите-ка незаметно эту вот перчатку и следуйте за мною, да так, чтобы никто по возможности не обратил внимания; в должном месте и в должное время сумею я показать вам, сколь неразумно ваше намерение и сколь ваше упрямство неучтиво.
Взял дон Гильен перчатку и отвечал ему:
— Раз уж было мне отказано в том, что занял я самовольно, пришел я сюда с целью помешать удовольствию, какое ожидали вы получить от общества сеньоры Октавии, вышло по-моему; теперь поглядим, выйдет ли по-вашему, и сможете ли вы поделиться со мною учтивостью, которой обладаете в таком преизбытке.
Затем, не говоря более ни слова, оба оставили Октавию и вышли из залы, где происходил праздник. Всем это и так показалось странным, а по смятенному лицу дамы можно было догадаться, что не обошлось тут без ссоры; нашлись такие, что прямо спросили госпожу Октавию, а затем доложили королю, который велел начальнику стражи спуститься и предотвратить поединок, но покуда стража готовилась выполнять приказ, уже кавалеры обнажили шпаги прямо во внутреннем дворе, ибо оскорбление было таково, что не терпело отлагательств, и при первом же выпаде дон Гильен нанес маркизу в грудь такой удар, что проткнул его насквозь; маркиз рухнул навзничь как подкошенный, а дон Гильен укрылся в ближайшем ко дворцу монастыре и решил переждать там и посмотреть, чем окончится дело и как воспримет все это король. На звон клинков сбежались люди, но было уже поздно: отважный маркиз, смертельно раненный, корчился на плитах двора, залитых собственной его кровью. Покинув праздник вместе с дворянами, бывшими в зале, спустился и сам король, намереваясь сурово покарать виновников всей этой суматохи; обнаружив же раненого в означенном положении, велел его унести и лечить со всем тщанием; но мало чем мог помочь несчастному хирург: едва успев причаститься, маркиз испустил дух, оставив всех в великой горести, ибо очень его при дворе любили и почитали. Король сильно разгневался и велел как можно скорее найти дона Гильена и, хотя бы даже был он укрыт в святом месте, схватить его, заковать в цепи и заключить в башню, приставив надежную стражу. Все так и было исполнено: схватили его в монастыре, где он скрывался, и со всеми предосторожностями, о каких король упоминал, поместили в неприступную башню.