Выбрать главу

— Ну, раз уж дон Маркос, — сказала донья Исидора, — такой добродетельный, что не умеет играть в карты (вот и я сколько говорю Агустинильо, что оно и для души полезно, и для мошны!), поди, детка, скажи Марселе, пусть поскорее управится с едой и принесет свою гитару, а Инесита пусть принесет кастаньеты, и так проведем мы послеобеденную пору, покуда не пожалует нотариус, ведь сеньор Гамарра (так звался сват) его уведомил, чтоб он пришел составить брачный договор.

Агустинико пошел выполнять повеление сеньоры, а дон Маркос в его отсутствие продолжил свои рассуждения, вернувшись к тому, с чего начал:

— Так вот, по правде сказать, если Агустин и впрямь намерен угождать мне, пусть даже не помышляет о том, чтобы играть в карты и отлучаться по ночам, тогда мы будем друзьями; а не то пойдут у нас бесконечные раздоры, потому как я большой любитель ложиться рано, по ночам ведь делать нечего; а когда все соберутся в доме, двери будем закрывать не только на все ключи, но и на все щеколды. И не потому, что я из ревнивцев, ведь тот, кто женат на честной женщине и ревнует ее — чурбан неотесанный; но потому, что всегда зарятся воры на богатые хоромы, а я не хочу, чтобы они своими мытыми руками утащили то, что я нажил ценою таких трудов и лишений. Уж я отучу его от этого порока либо же пусть катится ко всем дьяволам.

Дон Маркос до такой степени разбушевался, что донье Исидоре потребовалось немало присущего ей ума, дабы привести нареченного в доброе настроение, и она стала упрашивать его не гневаться: юнец-де будет вести себя так, как благоугодно дону Маркосу, она-де в жизни не встречала паренька послушливей, тому время свидетель, ведь сколько лет она его знает.

— Это нужно ему же самому, — сказал в ответ дон Маркос, но тут разговор прервался, ибо появились дон Агустин и обе девицы, все пришли с музыкальными инструментами, и бойкая Марсела начала празднество, запев следующие десимы:

Дьего, сколько грустных дней Все пыталась я напрасно Встретить взгляд твой безучастный! От жестокости твоей Слезы я лила всечасно! И сгорала я в огне Без надежд на исцеленье; Хлад твой был мне в оскорбленье, Не хотел явить ты мне И на миг благоволенья.
У небес просила я Смерти, чтоб тебя не видеть, Ибо нету мне житья, И себя возненавидеть Мне велит судьба моя. А меня ведь ревновали, Я внушать любовь могла! Право, лучше б умерла; Горше доля есть едва ли — За добро дождаться зла!

Не сумею сказать, что больше пришлось по вкусу слушателям: нежный голос девицы или стихи, что она спела. Под конец расхвалили они и то и другое: хоть и не блистали десимы ни особой изысканностью слога, ни особой тонкостью смысла, горничная пропела их с таким непринужденным искусством, которое возместило бы и худшие изъяны. И когда донья Исидора велела Инес, чтобы та сплясала с Агустином, дон Маркос обратился к Марселе с предложением спеть еще что-нибудь по окончании танца, ибо у нее это получалось божественно, что Марсела и сделала с превеликим удовольствием, доставив таковое же сеньору дону Маркосу следующим романсом:

До самой горькой доли, Знать, дожила я: Другой — любовь и ласки, Мне — ревность злая.
Не дождаться мне, Арденьо, От тебя любви ответной, Хоть и мерю холод твой Меркой муки моей тщетной.
В пламени моем ты стынешь, Я во льду твоем сгораю. Не живут мои надежды, Я в скорбях не умираю.
Не избыть, не излечить мне Боль, которой нет названья, Исцеленья не ищу я, Не лелею упованья.
До самой горькой доли, Знать, дожила я: Другой — любовь и ласки. Мне — ревность злая.
И на что мне уповать. Как участье пробудить В том, кто так неблагодарен. Кто готов меня сгубить?
Нет моим трудам награды, Нет конца моей обиде — Так Сизиф по склону вверх Катит камень свой в Аиде.
Что ж, пронзи мне сердце шпагой И покончи, бессердечный, С этой мукой, если только Ей не суждено стать вечной.
До самой горькой доли. Знать, дожила я; Другой — любовь и ласки, Мне — ревность злая.