Целый год томился он в неволе и рабстве, ничего не зная о том, что сталось с Либией, и терзаясь тоской; то воображал, будто безжалостная Парка перерезала тонкую нить ее молодой жизни, то опасался, что Либия, обладая переменчивым, как у всех женщин, нравом, забыла данный ему обет; не раз он прерывал работу, охваченный сладкими мечтаниями, которые хоть ненадолго давали душе его отдохновенье от горьких мук; и вот как-то раз хозяин Юстина, понимая, что леность и нерадение раба проистекают от тоски, отправил его с двумя мулами за дровами в дикий и глухой лес, находившийся в двух лигах[16] от селения; Юстин повиновался с готовностью, ибо в безлюдном лесу мог без помех оплакивать свою злосчастную судьбу; но он также с гордостью вспоминал любовные ласки, какими одаривала его возлюбленная, и так увлечен был этими приятными воспоминаниями, что сбился с дороги, вернее, с едва проторенной тропы и забрел в самую глушь; очнувшись от бесплодных мечтаний, принялся заготовлять дрова, как приказал ему хозяин, в кровь обдирая белые руки об острые сучья; поработав некоторое время, он устал и почувствовал жажду. Оглядевшись по сторонам, увидел обильный источник с хрустально-чистой водой, которая била ключом во многих местах, — это и был уже упомянутый мною Родник Откровений, дотоле никому не известный; когда истомленный жаждой Юстин подошел к роднику и глянул в зеркало его прозрачных вод, он увидел рядом со своим отраженьем образ любимой и обожаемой Либии, верный и живой, точно такой, каким он был запечатлен в его памяти. Не зная о волшебных свойствах источника, изумленный и пораженный Юстин повел такую речь, не спуская глаз с желанного образа:
— О виденье, единственная отрада души моей! Зачем ты снова показываешь мне несравненную красоту той, кого я боготворю, показываешь через посредство холодных текучих вод, придающих любимому образу еще большую чистоту и яркость? Ведь сиянье этой красоты в чистой прозрачной воде слепит глаза. Что же ты видишь, Юстин, от счастья не веря глазам своим? Разве это не твоя возлюбленная Либия? Не ее божественное лилейное чело? Не ее белые руки? Не ее коралловы уста? Не ее очи, подобные звездам небесным? Не ее беломраморные плечи? Не ее очарованье и прелесть? Разве не сама она смотрит на тебя с радостной улыбкой? О прекрасная Либия! Дай мне хоть какой-нибудь знак, скажи, что ты пришла ко мне, что ты здесь! Молчишь, не отвечаешь? Да и как ты ответишь, если предо мною, быть может, лишь тень твоя? Но ведь когда самой тебя нет рядом, твоя тень может явиться только в том случае, если жестокосердная Атропа[17] уже перерезала нить твоей жизни, и лишь свет души твоей создает игру теней и красок в прозрачных водах. Но нет, то не тень, не призрак, это ты сама. Скажи, моя прекрасная Либия, где ты? Если ты шутишь со мной, оставь шутки, не до них моему измученному сердцу, позволь хотя бы коснуться твоего отраженья в воде.
И он погрузил руку в прозрачную воду, возмутив ее зеркальную поверхность, так что исчез и образ Либии, и его собственное отражение. Не поняв, в чем дело, Юстин решил, что возлюбленная покинула его, и принялся взывать к ней; но лес безмолвствовал, никто не откликался на его жалобные зовы, и тогда он вернулся к роднику, поверхность которого тем временем успокоилась, и снова увидел образ любимой; тоска переполнила грудь его, и он дал волю слезам, обращаясь к Либии с такими словами:
— О Либия, почему ты так жестока, почему ты позволяешь, чтобы раб твой жил в неволе у кого-то другого и терпел такие муки? Скажи мне, прекраснейшая из женщин, где ты прячешься? Если ты избрала жилищем холодные воды этого ключа, клянусь мирозданием, я разделю его с тобой навечно.
Наконец Юстин устал бросать на ветер свои жалобы, на которые даже эхо не отвечало, и, как человек рассудительный, пришел к философскому заключению, верней говоря, сердце ему подсказало, что, если о чем-либо думать непрестанно, предмет мысли явится зримо, и, стало быть, образ Либии создало его собственное воображение. Тогда, уняв любовную тоску, он погрузил нарубленные дрова на мулов, которые по-своему дивились столь долгому ожиданию, и тронулся в обратный путь, размышляя о многих вещах, в том числе и о прекрасном, но обманчивом видении.
Но вернемся к прекрасной Либии, которая осталась в Пальмире наедине со своими ревнивыми подозрениями и тревогами среди военной сумятицы; когда она узнала о том, что ее возлюбленный Юстин схвачен и пленен, лишилась чувств и едва не отошла в лучший мир; потом, вновь придя в себя, предалась слезам и горьким сетованиям; видя, что враги ворвались в город и творят насилие, не щадя чистых девственниц и отроковиц, решила уйти из родных мест, переодевшись в мужскую одежду и захватив с собой побольше золотых монет, а еще коротко остригла свои золотистые локоны, дабы они не выдали ее, несмотря на мужской наряд. Либия возымела твердое намерение не возвращаться, пока не отыщет своего дорогого и любимого Юстина. А так как женщины не любят откладывать исполнение своих желаний, то она и сделала все, как задумала; в новом наряде она походила на юного дружку на свадебной церемонии. И вот, идя одна по дороге, ведущей в столицу царя Одената, который, как я уже сказал, направил свое войско захватить Пальмиру, в трех милях от этой самой столицы она сбилась с дороги и очутилась на узкой, едва проторенной в густом лесу тропинке и, дойдя до ее конца, остановилась, не зная, куда направить стопы. Стала искать в чащобе хоть какую-нибудь тропку, чтобы выйти обратно на дорогу, ведущую к столице, и увидела источник с хрусталь но-чистой водой — это и был тот самый Родник Откровений, о котором я уже говорил и который пробудил обманчивые мечты в душе ее дорогого и любимого Юстина. Зачарованная мелодичным журчаньем воды, бившей из скалы сотнями прозрачных струй, и побуждаемая жаждой, Либия наклонилась испить живительной влаги и в зеркале вод увидела образ своего возлюбленного. Изумление и восторг мешались в душе ее со страхом, и она, как зачарованная, долго смотрела на чудесное виденье. Узнав любимые черты и полагая, что сам Юстин должен быть где-то неподалеку, принялась обшаривать углубления в скалах по обе стороны ручья, не обращая внимания на колючки, больно ранившие ее нежные белые руки. И, подобно истомленной жаждой лани, все возвращалась к хрустальному роднику, глядела на любимый образ и наконец излила переполнявшие грудь ее чувства в таких словах:
— О возлюбленный мой Юстин! Если ты не узнаёшь меня в этом новом наряде, посмотри внимательней и вернись ко мне, это я, твоя верная и любящая Либия, свято хранящая данную тебе клятву, я покинула милую родину, отчий дом и все богатства, а вместо подобающего моему естеству платья надела вот этот мужской наряд. Почему ты молчишь? Ответь мне, скажи хоть слово. О, горе мне! Неужели в разлуке ты полюбил другую, более достойную тебя девушку! Только знай: никто на свете не может любить тебя сильней, чем я. Да нет, это невозможно, ибо я вижу тебя с собою рядом, а для той, другой, это было бы тяжким оскорблением. Скажи что-нибудь, не то я буду думать, что в груди твоей погас жаркий огонь любви и теперь ты холодней, чем эти прозрачные глубокие воды» холодней, чем снег на равнинах Скифского царства, а если тебе не выбраться из воды самому, дай мне руку, моих женских сил достанет, чтобы вырвать тебя из объятий Аретусы[18].
Не успела она произнести эти слова, как увидела огромного оленя с ветвистыми рогами, который бежал по лесу, отыскивая свою подругу, а ту три дня назад убили охотники; оленя мучала жажда, и он направился к роднику. Либия, проникшись жалостью к благородному животному, отступила в сторону и укрылась за кустом, откуда могла видеть, что будет делать олень. Когда тот подошел к роднику, то увидел в зеркале вод свою утраченную подругу, сначала испугался, отпрянул, потом обрадовался и стал весело скакать и прыгать; хоть его и мучала жажда, он лишь полизал воду, чтобы не причинить вреда своей возлюбленной. Но затем, влекомый природным инстинктом, не удовольствовался созерцанием и бросился в воду, куда манил его обманчивый образ. Но вотще: вода замутилась и взбаламутилась, олень выскочил на берег и скрылся в лесной чаще. Либия все это видела и поняла, какой волшебной силой обладает родник, поняла, что образ, явившийся оленю, был обманным, и никакой лани там не было. Принялась искать какую-нибудь тропинку в густом лесу, скоро нашла и вышла на главную дорогу, которая вела к столице; по щекам ее катились обильные слезы, и она проклинала оленя, невольно принесшего ей такое разочарование, развеявшего сладкий обман, который иной раз приятнее суровой правды, ведь ей казалось, что она на самом деле видит своего возлюбленного Юстина, она даже говорила с ним.
18
Аретуса — нимфа, которая, спасаясь от речного бога Алфея, превратилась в источник и, протекши под морем, появилась в Сицилии