Да, не приходилось еще этой невинной и кроткой овечке вкусить от столь горького и вредоносного плода, потому что, как я уже говорил, будучи столь юной и ведя затворнический образ жизни, она почти не видела и не знала людей, и поэтому меня не пугает и не удивляет то, что, когда ее божественный взор впервые остановился на подобном человеке, в душе ее словно пронесся буйный, опустошительный вихрь; и таковы были ее смущение и замешательство (ведь ей не доводилось еще оказываться в подобных обстоятельствах), что ее плохо скрываемая страсть едва не обнаружилась; ибо, питаемая неразумной настойчивостью, с какой Лауренсия расхваливала мужские достоинства своего любовника, страсть эта и без того давно тлела а груди доньи Хуаны, увиденное подлило масла в огонь, и вот любовное пламя вспыхнуло с такой силой, что донье Хуане легче было расстаться с жизнью, чем смирить бушующий пожар. И вот, одна — в смятении и печали, вторая — чрезвычайно довольная, они вернулись домой; то же сделал и дон Лопе и, первым делом распечатав письмо, а вместе с тем сняв печати со своих тревог и подозрений, прочел следующее:
Письмо Лауренсии дону Лопе
«С той минуты, как мой жестокий отец, прознав о нашей любви, лишил меня возможности видеть вас, глаза мои, скорбя о подобном несчастий, непрестанно льют потоки слез, и, не сумей я воспользоваться этой уловкой, последняя надежда вскоре оставила бы меня. Но так как небо, сжалившись, поспешило оказать помощь той, которая никогда не сомневалась в вашей мужественной решимости, то осмеливаюсь просить, чтобы вы попытались этой ночью свидеться со мной в доме ваших врагов, где вместе с их матерью и прекрасной сестрой я и пребываю с того печального дня, когда меня разлучили с вами. Дело, на первый взгляд непростое, но очень возможное, учитывая ту помощь, которую оказывают мне здесь; итак, буду ждать вас в полночь у одного из окон, выходящих в сад, рядом со стеной де ла Вега; помните: место укромное, время надежное, враги ваши в отсутствии, о чем и пишет вам, дон Лопе, ваша верная Лауренсия; впрочем, лестных слов и так было сказано довольно, чтобы вы ответили взаимностью на столь искреннее чувство».
О, какие различные мысли стали одолевать дона Лопе, когда он прочел эти строки! С одной стороны, он радовался тому, как неожиданно нашлось утраченное им сокровище, с другой — печалился, видя, что место, где оно обнаружилось, столь подозрительно, что малейшее из закравшихся в его сердце сомнений могло смутить и самого отважного человека. Не меньше заботился он и о добром о себе мнении, ведь если бы даже вначале все и пошло хорошо, то в дальнейшем, обнаружься его любовные дела, это могло бы повредить его репутации и доброму мнению, сложившемуся о нем благодаря той изысканной учтивости, с какой он привык обращаться со своими противниками.
Однако, несмотря на столь серьезные доводы, в его уме тут же рождались другие, совершенно противоположные: и в самом деле, благородное доверие Лауренсии не оставляло ему никакой возможности избежать свидания с нею; вместе с тем его репутация могла бы подвергнуться новой опасности, и, напротив, в полном блеске явилось бы перед всеми мужественное благородство его врагов, которые, на свой страх и риск, взяли под свое покровительство даму, которую даже собственный отец не осмелился защитить.
И вот, отбросив недостойные сомнения и колебания, презрев все возможные трудности и препятствия, движимый отважным негодованием, он решился исполнить то, о чем его просили в записке; однако, оставаясь человеком благоразумным и осторожным, он пришел к условленному месту заранее и еще два часа внимательно наблюдал, не заметно ли чего подозрительного и не готовится ли ему западня; наконец, уже несколько успокоившись, он подошел к выходившим в сад окнам как раз в ту самую минуту, когда в одном из них появилась его дама, которая тут же узнала дона Лопе, и пока они обменивались нежными любовными излияниями, Лауренсия упрекала дона Лопе в небрежении к ней, а дон Лопе корил Лауренсию за медлительность в исполнении ее замысла; расстались они в самом веселом расположении духа, договорившись о будущих свиданиях, во время которых все жарче становился снедавший Лауренсию огонь желаний, и (что наиболее достойно самого глубокого сожаления и сострадания) все сильнее свирепствовал в нежном и любящем сердце доньи Хуаны проникший в него злой, неисцелимый недуг. В те редкие минуты, когда она оставляла надзор за своей подругой, под тем или иным мнимым предлогом стараясь не показываться дону Лопе, до ее любопытного слуха, мешаясь с горькой, как сок алоэ, ревнивой отравой, долетали его сладкие речи и расточаемые им любезности; и, в конце концов, это пагубное любопытство возымело такие последствия, что не только здоровье доньи Хуаны, но и сама ее жизнь оказалась под угрозой.
Любовь всегда считалась злейшей мукой, но нестерпимее всего — любовь подавляемая, скрытая, почему и выходит, что чем больше старается человек утаить ее в своем сердце, тем неистовее она становится и трепет ее потаенного пламени отражается в лице и на устах, как биение крыльев бабочки-однодневки. Никому еще эта истина не доставалась столь дорогой ценой, и ни одна женщина не пыталась с большей стойкостью и благоразумием противопоставить свои слабые силы стольким терзаниям и мукам; плодом этого доблестного сопротивления было то, что в один прекрасный день донья Хуана слегла; прибегли к самым различным средствам, но душевный ее недуг, понятый превратно или же совсем не понятый, перерос в недуг телесный, что еще больше опечалило и удручило ее мать, которой и без того причинял немалое беспокойство буйный нрав ее сыновей; любовные свидания и беседы между доном Лопе и Лауренсией, столь хитроумно устроенные доньей Хуаной, прекратились, и это неожиданное обстоятельство облегчило и утешило ее любящее и скорбящее сердце, ибо несомненно, что муки ревности утихают, едва лишь оказывается устраненной их причина.
Однако и это препятствие не помешало общению любовников: заранее все предусмотрев, они решили воспользоваться лентой, к которой один из них, улучив подходящий момент, привязывал свое послание, а затем посредством того же приспособления получал ответ; но так как Лауренсия, и не подозревая, какую боль причиняет она этим своей подруге, рассказала той о новой хитроумной уловке, а также о самых своих сокровенных мыслях, то донья Хуана, в чьем сердце каждое чувство Лауренсии вызывало обратное, едва узнав о новой хитрости, увидела в ней последнюю надежду на спасение.
Надежды дона Лопе тем временем понемногу таяли, как из-за проволочек и неопределенности, так и потому, что с того дня, как в душе его в первый раз шевельнулось сомнение, он упорствовал в исполнении своего замысла больше для того, чтобы поддержать свою репутацию и позлить своих врагов, чем от чистого сердца; и так как все попытки достичь цели были столь опасны и кончались ничем, он стал мало-помалу уклоняться от ее достижения. Подобное охлаждение не осталось незамеченным его дамой, и она тут же поспешила поделиться этой дурной новостью с выздоравливающей доньей Хуаной, что укрепило последнюю в ее решимости действовать безотлагательно из боязни, что, если дон Лопе разочаруется в своем чувстве, она не сможет дать ему знать о своем собственном; а так как никакому закону не дано обуздать любовный порыв и никакому увещеванию — остановить его, ибо он сам с легкостью сметает на своем пути все заповеди и законы вплоть до законов чести, то, отбросив их, презрев свое доброе имя, страх перед братьями, перед загробным проклятьем отца, отринув ненависть, родившуюся от множества нанесенных ран, донья Хуана немедля приступила к исполнению своего намерения, а как — о том читатель скоро узнает.