В те поры, после того как дон Хуан де Падилья был разбит в столь памятной битве при Вильяларе[97] и произошло немало прочих событий, воспетых самыми серьезными авторами, в Кастилии, а особенно с появлением там непобедимейшего Карла Пятого[98], воцарился мир и порядок, дабы упрочить который, его величество, предвидя плачевную участь и погибель двух родовитых семейств, пожелал окончательно примирить их, устроив все так, чтобы заклятые враги вернулись из Португалии довольные и с почестями, а для того почел за благо написать об этом предмете своему шурину, королю дону Хуану, каковой, не менее к тому стремясь, попытался всеми возможными способами отговорить дона Лопе от его затеи; однако, поскольку бесчестье, и без того тяжкое, стало достоянием молвы, все уговоры оказались тщетны; тогда его высочество, недовольный этим, отдал тайный приказ, чтобы ни один из его подданных (хотя многие идальго и кабальеро собирались это сделать) не посмел выступить на стороне дона Лопе, полагая, что то, к чему не вынудили нашего героя королевские просьбы, заставит сделать его теперь сила обстоятельств.
К подобному же средству прибегли и в Кастилии, что, однако, не смутило отважного дона Лопе, который, хотя и видел, что его кастильские друзья медлят, а португальские скованы нерешительностью, не пал духом и точно в назначенный день и час выехал на ристалище, чью пышность и причудливые наряды знатных дам я, чувствуя, что мое перо непривычно робеет, обойду молчанием и, заранее извиняясь в том перед читателем, приступлю к дальнейшему рассказу.
Тяжело было на сердце у прекрасной доньи Хуаны, чьи слезы, хоть она и скрывала их от мужа, подобно пению божественного Орфея, могли бы растрогать даже бесчувственный камень. Ибо не только ожидание сурового поединка приводило ее в трепет; не меньше боялась она, зная доблесть и силу своих братьев, что, не подоспей дону Лопе помощь, жизнь его может оказаться в смертельной опасности. И все же, удерживая рыдания, она сама помогала мужу надевать доспехи и, не доверяя слугам, собственными руками затягивала ремни, укрепляя в сердце дона Лопе дух неустрашимой отваги.
И вот, снаряженный нежными руками своей супруги, дон Лопе появился на ристалище, окруженный слугами, и в сопровождении нескольких португальских дворян, выехавших с ним в знак уважения к его старинному роду и прочим доблестям; не было недостатка в ярких значках и знаменах, а доспехи дона Лопе и его щит блистали на солнце ослепительным блеском.
Конь под ним был серой масти, не особо статный, но смелый и спорый в деле; и, объехав ристалище со своей свитой и друзьями, выразив почтение дамам и судьям, поскольку их величества присутствовать не пожелали, наш кабальеро выехал на середину в тот самый момент, как на поле показались его противники, которые, желая явить не только свою отвагу, но и свое могущество и богатство, казалось, собрались скорее на веселую свадьбу, чем на кровавую битву, ибо столь пышны и многоцветны были одежды их слуг, знамена и плюмажи, что тут же снискали им у всех одобрение и расположение. Щиты их, поделенные на четыре поля, соответственно золотых и лазурных, были украшены по краю насечкой, что придавало им еще большее великолепие; каурые красавцы жеребцы из Кордовы были под стать своим отважным наездникам, на чьих щитах и значках красовался славный герб их древнего дома.
Затем, когда противники разъехались, было решено немедля начать поединок; однако мужественной натуре братьев претило сознание того, что у них есть определенное преимущество, хотя по правилам они могли биться вместе или же прийти один другому на помощь в трудную минуту; и вот наконец, после некоторых споров, так как каждый хотел быть первым, они договорились, и дон Фернандо уже ожидал звука трубы, как вдруг на поле выехал рыцарь в боевых доспехах, и все замерли, ожидая, что произойдет далее; рыцарь же, не останавливаясь, подъехал к месту, где сидели судьи и, самым учтивым образом их приветствовав, поднял забрало и обратился к ним с такой краткой и столько же дерзкой речью:
— Понеже в некоем королевстве, пред чьим гербом простерлись в страхе почти все страны Востока, и по сию пору позорно дозволяется отказывать в помощи благородным чужеземцам, по своим великим заслугам достойным такой милости, то будет несправедливо, ежели вы, упорствуя в своем негодном обычае, откажете мне в возможности нарушить его; ибо, если пожелаете, сами убедитесь, что я прибыл сюда не только исправлять дурные обычаи, но и рискнуть своей жизнью рядом с доном Лопе Пачеко.
Негодуя, выслушали судьи подобные слова; однако один из них, скрывая гнев, так отвечал незнакомцу:
— Думается мне, отважный рыцарь, что вы заблуждаетесь и плохо знаете это королевство, ибо, отрицая очевидное благородство и доблесть его подданных, отзываетесь о них неподобающим вашей учтивости и скромности образом. И ежели, с согласия дона Лопе, вы будете биться на его стороне и уцелеете, не сомневайтесь, что ваше заблуждение будет рассеяно; и тогда поймете вы, что если на сей раз такой помощи и недостало, то причиной тому было смиренное повиновение воле нашего короля, пожелавшего усмирить раздор, а вовсе не малодушие или робость его вассалов.
— Что ж, если он пожелал усмирить его, проявив немилость, — ответил рыцарь, возвышая голос, — то, да простит мне великодушно его высочество, средство было избрано недостойное, да и дон Лопе не таков, чтобы убояться кого бы то ни было.
И, не ожидая более ответа, он надменно вскинул голову и пришпорил коня, черного, как и доспехи, вызывая изумление зрителей своей стройностью и легкостью движений, а в сердце доброго дона Лопе вселив еще большую уверенность в победе. Наш кабальеро в порыве благодарности хотел было обратиться к незнакомцу еще до того, как тот заговорил с судьями, теперь же ему помешало сделать это появление короля, каковой, узнав о рыцаре, неожиданно пришедшем на помощь дону Лопе, и решив самолично добиться того, в чем прочие средства оказались бессильны, вышел на ристалище в окружении придворной знати; увидев дона Хуана, все рыцари тут же спешились, дабы поцеловать руку его высочеству; один лишь рыцарь в черных доспехах не сделал этого, ограничившись учтивым поклоном, что было замечено всеми, как и то, что он остался в шлеме, хотя все прочие в знак уважения к царственной особе поспешили обнажить головы.
Наконец король объявил, что по настоянию императора, чья воля для него непреложна, и сам стремясь к тому же, желает, чтобы все трое кабальеро, не преступая законов рыцарства и оставаясь при этом верными вассалами, немедля прекратили поединок; и поскольку противоречить столь высокой власти было бы явным безрассудством и безумием, дон Лопе дал на то свое согласие, в чем поддержали его и противники; когда же было достигнуто то, что многим казалось невозможным, его высочество, видя, что неизвестный рыцарь просит позволения удалиться, не разрешил ему этого и, желая прежде узнать, кто в его владениях и наперекор его воле осмелился прийти на помощь дону Лопе, приказал ему открыться; и вот рыцарь снял шлем и вместо сурового, мужественного лица, как то можно было предположить, судя по отважному и дерзкому поведению незнакомца, всем явились ангельски прекрасные, тонкие черты, и золотые кудри нежными завитками рассыпались по вороненой стали доспехов. Едва взглянув в это лицо, дон Лопе признал свою супругу, а отважные братья Паломеке — свою врагиню сестру. Все присутствующие были немало изумлены, полагая, что им явилась вторая Афина Паллада, и как только слух об этом необычайном происшествии достиг его высочества, он поспешил прижать это нежное существо к своей благородной, царственной груди, а затем препоручил мужу и братьям, которые с благоговейным умилением восприняли такую честь; и столь глубоко тронуло и взволновало их это непредвиденное и замечательное событие, что, повинуясь голосу благородной крови, и к общему удовольствию их высочеств и всех придворных покинули площадь в согласии, забыв о прошлых обидах, после чего, всячески их обласкав и оказав им величайшие милости, король дон Хуан отправил их, веселых и довольных, обратно в Кастилию, А сам, желая увековечить пример столь удивительного мужества, велел запечатлеть донью Хуану на холсте в том виде, в каком она явилась пред ним, и повесить этот портрет в своей оружейной палате, где и по сей день кисть славного художника сохранила для нас величественный облик прекрасного оригинала и где — ежели какому-нибудь дотошному читателю покажется, что автор нарушил меру, представив в своей истории слабую женщину в латах и на коне, — он сможет, по прочтении, воочию убедиться в ложности своих сомнений и в моей правоте.
97
Хуан де Падилья (1484–1521) — кастильский дворянин, возглавивший восстание комунерос. В битее при Вильяларе потерпел поражение и был обезглавлен.
98
Карл Пятый (1500–1558) — император «Священной Римской империи» (1519–1556), испанский король под именем Карлос I (1516–1556).