Наступила ночь, и Сильвия стала ждать Карденио. Она не отходила от окна; Карденио же, вернувшись, заперся у себя в комнате, сбросил грубую одежду, облекся в лучшие наряды, какие привез с собой на всякий случай, и когда все предались ночному покою, вышел из своего дома и направился к дому своей бесчувственной Сильвии; а та, разгоряченная и вешней жарой, и вечерней беседой, не могла уснуть и найти во сне избавление от сладостной тоски.
Карденио приблизился к ее окну, собираясь еще раз проверить, не улучшит ли он свою судьбу, сменив одежду. Сильвия его заметила; она увидела, что он остановился и знаками просит ее выйти, чтобы продолжить беседу. Посоветовавшись с собственной скромностью, Сильвия собралась было затворить окно и тем самым выполнить обязательство перед самою собой; но не успела она это сделать, как молвил ей Карденио, что просит ее всего лишь выслушать два слова, невеликая это потеря с ее стороны и незачем по этому поводу выказывать такую жестокость; и, воспользовавшись благоприятным случаем, он продолжал так:
— Сеньора, я — кабальеро; проезжая через Пинто, узрел я вашу божественную красу. Когда бы угодно было Господу, чтобы родился я лишенным зрения, дабы избавить меня от мук, что терплю из-за вас! Узрел я вас себе на горе, ибо горе тому, кто любит, зная, что любовь эта безответна. Увидев вас снова, я однажды ночью поведал вам о своей печали, но нашел у вас во — взоре так мало благосклонности, что вы лишь по рассеянности им меня дарили. Попытался я в столице избавиться от влечения к вам и преуспел бы, не будь вы столь прекрасны. Видя, что мне вас не забыть, я решил вернуться, дабы узнать: быть может, вам придется по душе, если я буду служить вам своей любовью с еще большим рвением, и вы подадите мне хоть немного надежды — даже не на то, что меня полюбите, но хотя бы на то, что будете мне признательны за столь благородное влечение. Хотел бы я услышать из ваших уст эту горькую правду; хоть она и противоположна тому, чего я желал бы, мне будет хотя бы тот прок, что я уверюсь в одном: мне на роду написано быть вашим, но мне не заслужить того, чтобы вы стали моей.
Выслушала Сильвия эти слова, но слушала она лишь для того, чтобы проверить, не помогут ли они ей позабыть Карденио, а совсем не потому, что ее растрогали печали какого-то кабальеро. Ведь любящим приятны лишь речи тех, кто владеет их сердцем; Сильвия вспоминала о том, кто был ее властелином, и ей не по нраву было все то, что она только что услышала.
О, сила страсти того, кто любит искренне! Ведь в тот вечер с Сильвией говорил Карденио, и он же говорит с нею сейчас! Вечером он предстал пред нею в обличии простолюдина, сейчас — в обличии кабальеро. Душой и разумом он тот же самый, даже еще привлекательней, ибо наряд его больше соответствует наклонностям Сильвии; как же могло случиться, что сейчас ей не по нраву тот, кто совсем недавно так нравился? Причуды любовного влечения, ведь любящим все, что скажут или совершат любимые, представляется искусным и разумным; у любимого человека все привлекательно; если суждение его ошибочно, оно метко, если глупо — остроумно, если невежественно — забавно. За примером недалеко ходить: Сильвия была до такой степени без ума от своего Карденио, что хоть говорил с нею он самый, но поскольку она принимала его за другого, то речи его казались ей оскорбительны; а потому она со всей решительностью отвечала своему собеседнику, чтоб не трудился понапрасну, и не только потому, что она ему неровня, но прежде всего потому, что в небольших местечках злопыхателей всегда хватает и с избытком; какую бы малость ни приметили, все припишут ветрености; но главное, что мешает ей ответить ему взаимностью, — то, что она питает сердечную склонность к другому, и для еще одной склонности у ней в сердце места нет, ибо она любит, а честное сердце признает с охотою власть лишь одного, и разделить его меж несколькими значит не отдать никому; по сей причине пусть простит он ее и пусть постарается, если и впрямь любит, не появляться в третий раз там, где она могла бы его увидеть, а все прочие — приметить. И, попрощавшись, Сильвия затворила окно.
Карденио, расставшись с надеждами, которыми обольстило его недолгое счастье, весьма опечалился тому, что узнал себе на горе и что сулило ему погибель. Оказалось, его любовь к Сильвии не только безответна, но, как услышал он от нее самой, Сильвия испытывает сердечное влечение, однако же не к нему, ибо с ним обходится так сурово. И словно в бедах его виновато было платье, он изорвал его в клочья — за то, что наряд этот был свидетелем нанесенных ему обид, и за то, что доставил ему одни лишь мучительные разочарования. Он проклинал судьбу и молил небеса отнять у него жизнь: хоть Сильвия и убила его, но так изощренно, что он остался жить для страданий и умер для надежд. Теперь видел он, что не осталось никаких способов расположить ее к себе: не пробуждают в ней ответного чувства ни мольбы, ибо она не из благородных, ни изящные хвалы, ибо она гордится своей черствостью, ни нарядное платье, ибо она груба от рождения, ни простонародная одежка, ибо она высокомерна; и любовью от нее ничего не добьешься, ибо сердечное ее влечение отдано другому.
И тут вспомнил Карденио, как часто ревность творит чудеса с самыми равнодушными из женщин: ведь женское обыкновение — отвечать на любовь небрежением и любовью на ненависть. И решил Карденио добиться расположения Сильвии обидами, раз уж не удалось завоевать ее правдивым речами, а также вызнать, кто же этот счастливый земледелец, заслуживший ее любовь. А ведь любила она только его, так что ревновал он к самому себе.
С такою целью положил он себе выказывать прилюдно нежность к одной крестьянке, обладательнице изрядной внешности, немалого богатства и приятного нрава. Она тщеславилась искусством вести беседу и, послушав беседы Карденио, пленилась его искусством: всякий раз, когда представлялся ей случай поговорить с ним, она давала понять, что не слишком его ненавидит. Карденио стал вести себя как ее поклонник, а она чувствовала себя счастливицей при мысли, что удостоилась его внимания. Он писал ей тонко, хоть и лживо, она отвечала словоохотливо, хоть и искренне.
А Сильвия в эту пору, забыв о своей неприступности, уже любила его так истинно, что платилась собственным здоровьем. Теперь, когда она знала о своем происхождении, ей было обиднее пятнать себя неравным браком; когда же глядела она на Карденио, ей жизнь была не в жизнь без его объятий; и она не отваживалась дать волю чувству, но не могла заставить себя разлюбить его. И вот, когда прекрасная Сильвия пребывала в таком состоянии, дошли до ее ушей слухи о новой привязанности изменчивого поклонника и застали ее в такой готовности к любой беде, что еще слава Богу, коль ревность не довела ее до могилы. Хотела она покарать свою любовь и преобразить ее в ненависть, но не смогла, ибо мы вольны полюбить, но не разлюбить. Хотела она при встрече с ним выказать свою обиду, но не осмеливалась, ибо опасалась, что поставит под угрозу свое достоинство в том случае, если любит он другую. В конце концов она рассудила, что самое лучшее — умалчивать о своих чувствах, хотя сносить муки ревности, не подавая голоса, — жесточайшее самоистязание.
Как — то под вечер свежий ветерок пригласил ее выйти на прогулку и оказать честь окрестным полям; одна-одинешенька, поверяла она одиночеству свои печали и тревоги, а думы свои — певчим птахам: уж коль тщеславятся они своей говорливостью, пусть поведают Карденио о ее муках. И тут взгляд ее упал на подножие красивого холмика, как бы венчавшего этот дол, и увидела она, что трое мужчин коварным образом посягают на жизнь одного, а тот отважно отбивается. Собравшись с духом, устремилась Сильвия к ним, дабы мольбами и красотой предотвратить жестокий конец, который предвещали столь безрассудные деяния; но как ни спешила она исполнить свое милосердное намерение, подоспела поздно, ибо противники храброго юноши, хоть и тяжело раненные, уже обратились в бегство, его же оставили, как ей показалось, убитым либо на краю могилы.