Граф де Уруэнья, узнав, что его сын, дон Педро Хирон, примкнул к восстанию, послал ему письмо, в котором была всего-навсего одна фраза: «Сын мой Педро, взялся за гуж, не говори, что не дюж». Таково было наставление старого графа.
Некий дворянин был влюблен в одну даму, но поскольку та не соглашалась уступить его желаниям прежде, чем он увезет ее из родительского дома, то они договорились бежать, и на следующую же ночь ехали по ведущей из города дороге. Ярко светила луна, и размечтавшийся кавалер сказал:
— Славная ночка, чтобы вскружить голову какой-нибудь бабенке, не правда ли, сеньора?
Услышав это, дама взглянула на своего воздыхателя совсем иными глазами и, оставив его слова без ответа, сказала:
— Главное-то мы и забыли. Я взяла у матушки сто дукатов, так что вернемся за ними, если вы не против.
Кавалер отвечал, что он совершенно согласен, что деньги им никак не помешают, потому что без хлеба и вина любая дорога длинна, даже если мяса вдоволь, ведь одной любовью сыт не будешь. Когда они вернулись, он остался у дверей, глядя на луну и вздыхая о своей даме. Прошло немало времени, наконец она появилась в одном из окон и сказала:
— Эй, сеньор!
— Что вам угодно, моя госпожа? — откликнулся кавалер, на что дама отвечала:
— Славная ночка, чтобы кружить головы дуракам, не правда ли?
С этими словами она захлопнула окно, и наш кавалер остался ни с чем.
Представь же себе, читатель, что он в ту минуту почувствовал.
Антонио де Вильегас
Абенсеррах и прекрасная Харифа
Вглядитесь в сей живой портрет доблести, великодушия, отваги, благородства и верности; Родриго де Нарваэс, Абенсеррах и Харифа, ее отец и король Гранады; и хотя лишь две фигуры составляют суть сего портрета, все прочие придают ему блеск и совершенство. И как драгоценный алмаз, оправленный в золото, серебро или свинец, имеет свою истинную и известную цену, определяемую каратами, так добродетель живет в любом, даже низком существе и высвечивает его несчастные заблуждения, хотя сама она и ее действие подобны зерну, которое, упав в добрую почву, произрастает, а в дурной — гибнет.
Рассказывают, что во времена инфанта дона Фернандо, овладевшего Антекерой, жил рыцарь по имени Родриго де Нарваэс, замечательный своей доблестью и ратными подвигами. Сражаясь с маврами, он проявил великое мужество, особливо при осаде и взятии Антекеры, и совершенные им деяния заслуживают того, чтобы помнить о них вечно. Однако Испания наша не ценит подвигов, полагая их делом привычным и обыденным: у нас что ни соверши, все мало, не то что у греков и римлян: те всех, кто хоть раз в своей жизни рисковал ею, обеспечивали бессмертием в своих творениях. Посему Родриго де Нарваэса, явившего чудеса храбрости во имя веры и короля, после взятия Антекеры сделали ее алькальдом, рассудив, что коль скоро он положил столько сил для завоевания города, то пусть и дальше не жалеет их для его защиты. Поставили его также и алькальдом Алоры, так что на его попечении были обе крепости, и он должен был поспевать и туда и сюда, зорко следя за угрозой нападения. Обычно он пребывал в Алоре, где имел полсотни дворян, состоящих на королевской службе и присланных для охраны крепости; их число было постоянным подобно числу бессмертных царя Дария: умершего или погибшего воина сразу же заменяли другим. Все они так верили в силу и доблесть своего предводителя, что все им было ни по чем: они без конца досаждали своим врагам, умело оборонялись от них и изо всех схваток выходили победителями, что способствовало их славе и пользе: всегда у них всего было вдоволь.
Но вот однажды вечером, в самое тихое время после ужина, алькальд обратился к ним со следующей речью:
— Думается мне, мои сеньоры и братья, что ничто так не возбуждает людские сердца, как ратные подвиги, поскольку при этом укрепляется вера в силу собственного оружия, и исчезает страх перед чужим. Дабы в сем убедиться, нам не нужны свидетели со стороны, поскольку вы сами — лучшие тому свидетели. Говорю вам это, ибо уже много дней мы ничего не предпринимали ради прославления наших имен, и я бы осудил сам себя, ежели бы, имея на службе столь отважных солдат, оставил их проводить дни в безделье. Надеюсь, вы все согласитесь со мной, что именно в этот час, когда царят вечерние тишина и покой, было бы недурно дать нашим врагам почувствовать; защитники Алоры не дремлют.
И все ему отвечали, что пойдут за ним как один. Но алькальд отобрал из них девятерых и велел им облачиться в боевые доспехи. Вооружившись, они выехали из крепости через потайные ворота, дабы враг не смог их обнаружить: крепость должна быть в безопасности. Доехав до перекрестка, они разделились. И алькальд сказал им:
— Если мы все поедем по одной дороге, то можем упустить добычу. И потому вы пятеро следуйте этой дорогой, а я с четверыми отправлюсь по другой; и коль, столкнувшись с врагами, по малочисленности своей мы не сможем одолеть их врозь, тогда трубите в рог, и остальные поспешат на подмогу.
Пятеро поехали указанной дорогой, беседуя о разных разностях, как вдруг один из них придержал коня:
— Стойте, други, или мне почудилось, или кто-то приближается к нам.
Поспешно укрывшись в придорожном кустарнике, они услыхали стук копыт и увидали едущего на гнедом коне благородного мавра: статный и прекрасный лицом, он ладно сидел в седле. На нем была красная марлота и шерстяной бурнус того же цвета, весь изукрашенный золотом и серебряным шитьем. На нарукавнике, одетом на правую руку, было вышито изображение прекрасной дамы, а в руке всадник держал тяжелое, но изящное копье с двойным острием. При нем был также щит и кривая сабля, а на голове красовался тунисский тюрбан: ткань, многократно обернутая вокруг головы, служила ей для украшения и защиты. В своем одеянии мавр выглядел на редкость живописно; он ехал и пел песню, сложенную им в честь сладостной любви:
И хотя его пению недоставало искусности, сам певец явно был доволен: его сердце пылало любовью, и она придавала песне бесхитростное очарование. Рыцари, не ожидавшие подобной встречи, несколько замешкались, и мавр успел проехать мимо, прежде чем они выскочили из кустов. Видя себя окруженным, всадник проявил благоразумие и с величавым достоинством ожидал, что будет дальше. Четверо из пяти рыцарей отъехали в сторону, а оставшийся ринулся на противника, однако мавр оказался ловчее и одним ударом копья свалил рыцаря вместе с конем. При таком обороте уже трое рыцарей из четверых поспешили броситься на него: сказочно могучим представился он им, так что против одного мавра сражались трое христиан, в то время как одному христианину подобало противостоять десятерым маврам, а тут, поди ж ты, трое с одним справиться не в силах. Все же на миг мавр очутился в большой опасности: копье его переломилось, и рыцари начали теснить его; однако, прикинувшись, будто он обращен в бегство, мавр дал шпоры коню и, внезапно напав на одного из рыцарей, вышиб его из седла, а сам проворно соскочил на землю и, выхватив у поверженного копье, вновь развернулся навстречу врагам, поверившим, что он и вправду спасается бегством; с невиданной силой мавр обрушился на них, и двое из трех очутились на земле. Последний, почуяв, что дело худо и без подмоги не обойтись, протрубил в рог, а сам тоже ринулся в бой. Разъяренные столь упорным сопротивлением мавра рыцари теперь нападали на него с удесятеренной силой: один из них вонзил ему в ногу копье. Мавр, вне себя от гнева и боли, нанес ответный удар копьем и свалил рыцаря вместе с конем наземь.
Родриго де Нарваэс, услыхав звук рога, направил коня к месту боя; скакун у него был отменный, и рыцарь вмиг поспел туда, где его ждали. Однако отчаянная храбрость мавра даже его повергла в ужас: четверо из пятерых рыцарей лежали простертыми на земле, и последний держался из последних сил. Тогда Родриго де Нарваэс обратился к мавру:
— Я вызываю тебя на бой, и ежели ты победишь меня, все остальные тоже признают себя побежденными.
И завязалась между ними смертельная схватка, но поскольку рыцарь был полон сил, а мавр страдал от раны и был измучен сражением, Родриго де Нарваэс наносил ему удар за ударом, не давая опомниться; все же, понимая, что в этом бою поставлены на карту его жизнь и честь, мавр извернулся и едва не поразил рыцаря насмерть, однако тот успел прикрыться щитом и ответным ударом ранил мавра в правое плечо, а затем кони их сшиблись, и рыцарь, стащив мавра с седла, бросил его на землю. И, прижав его к земле, сказал: